"Евгений Богданов. Берег розовой чайки (Роман в трех книгах, цикл: Поморы: кн.2)" - читать интересную книгу автора

неожиданной для его полновесной фигуры ловкостью вскочил в карбас, который
сразу осел от его тяжести, устроился на банке и взял весло. И еще трое
сели в весла, и суденышко, повернув к боту, стоявшему вдали на якоре,
заскользило по реке, тычась носом в волны.
Уходили от причала карбаса. Шли рыбаки на путину в одно время, но в разные
места.
Карбаса под сильными ударами весел все удалялись, а толпа на берегу
стояла, махала платочками, косынками, шапками. Мохнатые лайки - хвосты в
колечко, - навострив уши, терлись возле ундян и тоже глядели вслед
карбасам. Поодаль от всех в одиночестве стоял, опершись на посох, дед
Иероним в неизменной долгополой стеганке, треухе и валенках с галошами.
Ссутулясь, он смотрел перед собой глазами, слезящимися от резкого ветра, и
думал, должно быть, о том, что больше не сидеть ему в веслах, не ступать
по палубе крепкими молодыми ногами, не тянуть ваерами снасть из глубин,
где бьется крупная и сильная рыба. Давно отплавал свое...
Пастухова окликнула Августа:
- Дедушко-о! Иди к нам.
Иероним обернулся на зов.
- Ушел Родионушко. Все ушли, - сказал он, подойдя. - Дай бог им гладкой
поветери да удачи в промысле. А боле того - счастливого возвращения. -
Заметив внука на руках Парасковьи, он принялся что-то искать в карманах,
долго шарил в них и нашел-таки карамельку в замусоленной бумажной обертке.
- На-о гостинец, поморский корешок!
Мальчик взял карамельку, развернул ее, бумажку спрятал в карман, а
карамельку - в рот. Щека надулась. Елеся зажмурился, причмокнул.
- Спа-си-бо, - едва выговорил он - конфета мешала во рту.
- Ешь на здоровье, - отозвался дед. - Дал бог тебе, Парасковьюшка,
хорошего внука! И на покойного Елисея очень похожего. Ну прямо вылитый
Елисей. Я ведь его помню маленького, твоего муженька-то. Такой же был,
весь в кудерьках...
Парасковья вздохнула, хотела было всплакнуть, но удержалась. Августа
спросила:
- А где же ваш приятель, дедушко Никифор?
- Крепко заболел. С постели не встает. Я каждый день его навещаю. Ох,
Густенька, скоро, видно, пробьет наш час. Господь к себе призовет... - он
помотал головой, плотно сжал губы, лицо - в морщинках.
- Что вы, дедушка, не думайте об этом, - сказала Августа.
- Думай не думай, а теперь уж скоро. Одно только утешает, Густенька, что
остается после нас надежная замена поморскому роду. Вон мужики-то в море
отправились - один к одному как на подбор! А девицы да бабоньки - все
красавицы, умные да тороватые. Не выведется поморское племя. С такой
думкой благополучной и уходить нам с белого света...
Ветер вывернулся из-за угла сарая, будто кто-то его там удерживал и теперь
отпустил, раздул парусами сарафаны, захватил дыхание, чуть не сбил с ног.
Волны набежали на берег, обмыли камни-валуны, слизнули ил под глинистым
обрывом. Отступая, волны оставляли ру-чейки, бегущие обратно в речку.
Подошла Фекла, придерживая от ветра юбку, сощурив глаза, поздоровалась.
Стала затягивать потуже концы полушалка, а ветер в это время опять
подхватил край юбки, обнажив на миг круглое колено, обтянутое нитяным
чулком с полосатой резинкой. Фекла досадливо оправила сарафан.