"Евгений Богданов. Берег розовой чайки (Роман в трех книгах, цикл: Поморы: кн.2)" - читать интересную книгу автора

таить. Ею ведь не проживешь, злобой-то. Жизнь теперь новая, для меня еще
мало и понятная. Пойму, как присмотрюсь хорошенько.
Меланья выслушала Вавилу молча, не сказав ни слова в упрек: "Бог с ним,
что было - прошло. Лишь бы теперь жить по-хорошему".
Проводив после новогоднего праздника сына, Вавила Дмитрич поступил на
работу в речной флот. На зиму - сторожем на самоходной барже-лихтере,
стоявшей на приколе в порту, а перед весной, когда будут готовиться к
открытию навигации, его обещали назначить на тот же лихтер шкипером.
Навигацию открыли, баржа пошла в порт Бакарицу разгружать первый пароход.
2
На горе - высоком берегу, стояла приземистая рыбачья избушка с одним
окном, с двускатной крышей из теса и маленькой дощатой пристройкой -
сарайкой для хранения нехитрых рыбацких припасов. Берег высок, обрывист,
угрюмоват, как лицо рыбака в безрыбные, ненастные дни. Если смотреть на
угор Чебурай издали с моря, он казался черным от торфяника, и снег, что
тянулся многокилометровой широкой полосой по склону, не таял все короткое
лето и еще более усиливал нелюдимость.
У самого моря, в полосе прибоя, - мелкий песок, кое-где изборожденный
илистыми размывами. В прилив песчаная кайма сужалась, в отлив расширялась.
Когда дул шелоник - юго-западный ветер, беломорская волна жадно кидалась
на пески, пытаясь начисто смыть, слизать их. Но они не поддавались, лежали
плотно, ровно, будто городской асфальт. Волны неистовствовали, и от них по
песку катилась пена.
От берега в море уходила укрепленная на высоких шестах "стенка" ставного
невода. В воде она упиралась в горловину снасти. За "горлом" - обширный
"котел", сетный обвод овальной формы тоже на шестах, вбитых в грунт. В
отлив "котел" обсыхал, в прилив скрывался под водой.
"Котел" предназначен для рыбы. Наткнувшись на "стенку", в поисках выхода
она попадала в него. С отливом рыбаки подбирали ее и выносили.
Избушка на горе и ставной невод назывались тоней. А место, где она
расположена, с незапамятных времен именовали Чебураем. Что означало это
название и откуда оно взялось, толком никто не знал. Ловили здесь
боярышню-рыбу - семгу. Ту самую, которой еще холмогорский архиепископ
Афанасий потчевал именитых московских да заморских гостей и которая
издревле украшала, наряду с осетрами и стерлядью, великокняжеские да
патриаршие столы.
Изба пуста. Рыбаки у невода.
Светло: мезенская летняя ночь - не ночь, в третьем часу на дворе видно
каждую травинку. В углу избы - печурка с плитой, на ней кипяток в большом
и заварка в малом чайниках. Вдоль стен узкие нары в два этажа, как полки в
вагоне. Стол, две скамейки. Тоня рассчитана на шесть человек, но сейчас на
ней "сидели" четверо.
Стекла в оконце старательно протерты: рыбаки любили порядок и чистоту. В
полосе обзора - косогор с блеклой приполярной травкой, а за ним неоглядная
и необъятная морская ширь.
Три часа... Ветер не стихал. Белоглазая мезенская ночь равнодушно глядела
в оконце, и по избенке зыбился таинственный спокойный полусвет.
Наконец в избе появились хозяева. Низенький и полный Дерябин почти не
наклонил головы в дверях, долговязый Николай Воронков сгорбился глаголем,
Борис Мальгин, тоже мужчина высокий, видный собой, голову под косяком