"Евгений Богданов. Поморы (Роман в трех книгах, кн.1)" - читать интересную книгу автора

- Силенка есть. Возьму, стало быть. Ну, как тебе работается?
- А ничего. Кажется, справляюсь.
- Хозяин, поди, торопит, чтобы скорей дело шло?
- Торопит. Да спешка ни к чему. Можно руки поранить.
- Верно, - согласился Дорофей. - Пришла пора, Родька, самому на хлеб
зарабатывать. Старайся во всяком деле.
3
К концу апреля лед на Унде, неподвижно лежавший могучим пластом всю зиму,
ожил, растрескался, и половодьем понесло его в море. Очищались от зимней
шубы и другие реки Мезенской губы - Майда, Мегра, Ручьи, Кулой.
Юго-западный ветер - шелоник торопил по горлу Белого моря двинский лед.
Севернее Моржовца, между Кольским берегом и Конушиным мысом, льды
беломорских рек перемешались и с ветрами и отливными течениями устремились
на север, в океан. Навстречу им от норвежских фиордов, от Рыбачьего
полуострова, полосой стопятидесятимильной ширины шло могучее теплое
течение Гольфстрим. Попадая в его теплые струи, льды начинали таять.
Поморы, выходя на берег, долго смотрели вдаль, в серые половодные просторы
речного устья. Ветер наполнял легкие привычными запахами весны и моря,
будоражил кровь, звал в неведомые и ведомые дали.
Зверобойное сырье на ряхинском заводе обработано, затарено, подготовлено к
отправке. Хозяйский амбар на берегу забит бочками, ящиками, тюками
тюленьих и нерпичьих шкур. На двери завода Вавила повесил большой, словно
пудовая гиря, амбарный замок.
Дедко Иероним вышел на угор, опираясь на батожок. Щурил глаза на солнышко,
любовался вольным полетом чаек. Вот одна задержалась над водой,
часто-часто взмахивая крыльями, и вдруг ринулась вниз. Миг - и поднялась.
Из клюва торчал рыбий хвост, Пролетела над водой, вернулась - хвост исчез.
Снова нависла у самого берега.
- Ловко у нее получается. На лету ест и не подавится! - сказал Родька,
пришедший на берег вместе с дедом.
- Да, уж добывать себе пропитанье чайки мастерицы! - отозвался Иероним. -
Что, Родя, скоро в море?
- Шхуна пойдет послезавтра, - сказал Родька с улыбкой, не скрывая радости.
- Хаживал и я зуйком-то, - начал Иероним. - Давай-ко сядем вон на то
бревнышко, посидим... С отцом плавал. Он на Мурман покрученником ходил, на
паруснике. В Вайде губе ловили треску ярусами. Тюки я отвивал, наживку
очищал. Платили по пятаку за тюк. За день, бывало, отовью сорок тюков,
заработаю, значит, два рубля. А отец ходил весельщиком. Так у него иной
раз заработки и моего меньше.
Иероним весь погрузился в воспоминания, смотрел бесцветными прищуренными
глазами на реку.
- А отвивать тюки не легко было. В вешню-то пору холодно, руки сводит,
спина стынет. Куда-нибудь за избушку от ветра прячешься... Деньги-то
заработанные берег, чтобы домой привезти в целости да сохранности. Чем
жить? А тем, что у рыбаков выпрошу - рыбой. Придут, бывало, с моря,
кричат: "Держи, зуек!" Кинут треску либо пикшу. Наваришь - и сыт.
И, словно вновь переживая давние обиды, старик укоризненно покачал головой.
- Зуек всем от мала до стара подчинялся, совсем был бесправный человек.
Бывало, не так что сделаешь - линьком отдерут. И побаловаться не смей! А
был я ведь в твоих годах. Хотелось поозоровать-то... Отец вступиться не