"Николай Блохин. Спецпродотряд имени товарища Диоклитиана" - читать интересную книгу автора

А в генералах - Келлеры! А ну-ка и плюнем! Бей, ребята, громи все немецкое,
поможем Фронту!
В самую ту сердечную точку, что едва полужила задавленная, попали
бесхитростные слова товарища Беленького. Страшную, огневую, всесметающую
сладостную энергию хранила в себе точечка, но была всего лишь точечкой.
Пьяные потасовки с сотоварищами-собутыльниками не растравливали точечку,
оплеухи девкам - тоже. Махаться-то махались, было что и до крови, однако и
по сторонам поглядывали - беломундирников не видать? Да и на Тверскую
пьяненьким выходить - подумаешь, стоит ли? Да и скорлупа некая душевная
сердечная, тонкая, но чувствительная, обрамляла точечку. И вдруг - в самое в
туда, в самую - в нее! Будто стрела изо рта и из глаз товарища Беленького в
точечку - бей! И вот уже и полицейскому по морде - не страшно! Давно ли
шапку перед Брауном ломал, и вот - нету тормозов, счастье Брауна, что не
было тогда его в кабинете. Взорвалась точечка, разлетелась скорлупка, и
разлилась всесметающая сладостная энергия. Именно от Беленького нужна была
стрелочка точечке Будекина. Пустым звоном был бы любой призыв любого из его
сотоварищей, да и вообще всех, с кем до того и после сталкивался Семен. То,
что излучалось от Беленького, то, что стрелу на себе несло в точечку,
оказалось сильнее душевной стерегущей скорлупки и страха перед внешними
устоями. И воля личная Семена Будекина тут проснулась (а то, нешто это
воля - Марухе по мордам съездить, да мастера про себя отматерить) и выбрала:
то, что разлилось из точечки, обратно не заталкивать, уж больно сладостно
разлилось, а то, что вякнуло было в дальних душевных недрах, голос некий
размазнявистый и слюнтявый - его затолкал еще дальше, вообще совсем бы его
пришиб, да никак не получается , до сих пор иногда в дальних недрах нет-нет,
да поскуливает.
И на настоящего немца, врага стреляющего, ходил в атаку, и двоих штыком
самолично припорол, однако той вдохновенной раскрепощенной злобы, что
испытал во время тылового погрома, в бою не почувствовал. Поручик, что их из
окопов поднимал, тоже чего-то прокричал, чего-то должно быть патриотическое,
но никак не зажгли Семена его слова, пожиже был поручик товарища Беленького.
Потом, после приказа "1, поручика в кашевары направили, а вскоре и вовсе
шлепнули - нечего орать патриотическое, лично сам и шлепал. Тогда же следом
и попа того полкового шлепнул, что на точечку разлившуюся, было, покусился.
Перед осенним наступлением исповедь с причастием в полку устроили. Когда
очередь до Семена дошла, что-то вдруг надломилось в нем от въедливых
взыскующих поповских глаз. Силы в тех глазах было не меньше, чем у товарища
Беленького, но силы обратной - назад в точечку стало собираться то, что
разлилось тогда во время погрома. О погроме и поведал попу, да еще с
сокрушением поведал. И еще поведал, что чует в себе что-то таящееся,
страшное и нехорошее. Так прямо и сказал, вытащили вдруг такое вот признание
поповские глаза. Очень внимательно поп выслушал признание и уже когда давно
отнял епитрахиль от головы Семена, все еще поминал его, крестясь и головой
покачивая. Ну как его было не шлепнуть?! Когда вновь внезапно вынырнул
товарищ Беленький, тогда и разъяснилась Семену вредоносная суть поповского
охмурения. Фронту товарищ Беленький помогать больше не собирался, теперь он
велел фронт разваливать. Едва только слово сказал товарищ Беленький, сразу и
пропало охмурение. Поднабрал за год силы товарищ Беленький. А и сказал-то
всего, руку на плечо положив:
- Они, попы, есть самый вредный элемент, их первых в расход, - и, глаза