"Карен Бликсен. Прощай, Африка!" - читать интересную книгу автора

будто не заметил этого жеста, а потом вдруг поднял руку вверх, как семафор,
и тут же опустил.
Вернулся Каманте в мой дом утром в воскресенье, на Пасху, и передал мне
письмо от больничных врачей: ему гораздо лучше, и они надеются, что вылечили
его окончательно. Наверное, Каманте знал, о чем мне писали, потому что не
спускал с меня глаз, пока я дочитывала письмо, но рассказывать мне о лечении
не захотел, словно думал о вещах, неизмеримо более важных. Каманте всегда
держался с большим достоинством, сдержанно и строго, но на этот раз не мог
до конца скрыть свое торжество. Все туземцы обожают драматические эффекты.
Каманте тща
тельно забинтовал ногу старыми бинтами, явно готовя мне сюрприз. Было
ясно, что он не только намерен показать мне, как ему повезло, но еще и
совершенно бескорыстно хочет порадовать меня. Видно, он запомнил, как я
огорчилась, когда мое лечение ему не помогло, и, конечно, я понимала, что
врачи миссии совершили настоящее чудо. Медленно, очень медленно он стал
разматывать бинты от колена до пятки, и под ним на обеих ногах открылась
чистая, здоровая кожа, на которой были едва заметны небольшие бледно-серые
шрамики.
И когда Каманте, сохранивший свойственное ему достоинство, окончательно
убедился, что я поражена и очень довольна, он решил удивить меня еще больше
и сказал, что он, кроме того, стал христианином. - "Я - такой как ты", -
добавил он, И еще сказал, что, пожалуй, я могу дать ему рупию, ибо Христос
воскрес в этот день.
Его мать давно овдовела и жила далеко от фермы. Она потом говорила мне,
что в тот день мальчик нарушил свое обычное молчание и откровенно, со всеми
подробностями рассказал ей, какую странную жизнь он вел в монастырской
больнице. Но, повидавшись с матерью, он сразу отправился в мой дом, словно
считал, что отныне его место около меня. Он прослужил у меня с тех пор до
самого моего отъезда из Африки - около двенадцати лет.
Когда я впервые встретила Каманте, ему было на вид лет шесть, а брат
его показался мне восьмилетним, но они оба уверяли меня, что Каманте -
старший из них. Возможно, долгая болезнь задержала его рост, и ему было
тогда лет девять. Потом он подрос, но все же казался карликом или калекой,
хотя трудно было точно сказать, что именно в нем производило такое
впечатление. Со временем его худое угловатое лицо округлилось, он ходил и
двигался легко, и мне совсем перестал казаться некрасивым, но, быть может, я
смотрела на него, как творец
(^отрит на дело своих рук. Правда, ноги у него навсегда остались
тонкими, как палочки. Было в нем что-то и впрямь фантастическое -
полушутовское, полубесовское - его можно было представить себе сидящим
среди химер собора Парижской Богоматери и глазеющим с крыши вниз. Была в нем
и своеобразная яркость и живость - на картине он выделялся бы неожиданно
красочным пятном, как и в моем жилище. Всегда казалось, что он немного не в
себе, но про белого человека просто сказали бы, что он чересчур
эксцентричен.
Каманте был вдумчивым, серьезным человеком. Может быть, долгие годы
страданий приучили его к раздумью, и он о многом судил по-своему. На всю
жизнь он остался одиноким, обособленным ото всех. И даже когда он делал то
же, что все, у него это выходило как-то иначе.
Я устроила вечернюю школу для рабочих на ферме, пригласила учителя из