"Джеймс Блейлок. Бумажный грааль " - читать интересную книгу автора

пятнадцать лет назад, а теперь, оказывается, помнит форму каждого камня в
кладке стен, помнит, как стесаны концы выступающих из-под кровли
обветрившихся балок крыши.
Пока во сне он карабкался по лестнице, старая мельница превращалась в
каменный дом Грэхема. Лестница лепилась к внешней стене башни, обходила ее
кругом к площадке у двери второго этажа. Ступени были из неровных бетонных
блоков, кувалдой выбитых из дорожки и укрепленных снизу чугунными уголками,
которые горелкой нарезали из рамы старой кровати. Вдоль стены, где
выступающая из блоков арматура была как шипы вбита в кладку башни, тянулись
перила из кусков ржавой трубы. А вот три остальные стороны каждого блока
висели над пустотой - сейчас от одного этого у Говарда закружилась голова.
Во сне он карабкался медленно, пристально вглядываясь в выглаженные
скребком широкие полосы цемента между камнями. Он как будто что-то искал, но
не знал, что именно. Внезапно он сообразил, что когда-то в жидкий еще
раствор умело намешали всякой дребедени: лежали плашмя пузырьки цветного
стекла из-под дешевых духов, торчали крохотные оловянные игрушки, плотоядной
ухмылкой всезнайки ухмылялся поблекший фарфоровый Шалтай-Болтай в рубашке в
горошек, в зеленом, заколотом булавой галстуке.
То он был на середине лестницы, а вот уже стоит на площадке лицом к
серой от непогоды двери, и сердце у него в груди бешено колотится. Он
повернулся и, перепрыгивая через две неровные ступеньки, побежал вниз: ему
показалось, будто что-то только-только его заметило, вышло из-за двери и
теперь за ним наблюдает. Он выбежал прямо к обрыву, где гравий дороги
терялся в сорняках, и едва не налетел на старый грузовичок, с которого двое
рабочих сгружали ящики с переложенными соломой Шалтай-Болтаями.
Дурацкий был сон, во всяком случае - эта его часть. При свете дня он
это ясно увидел. А вот ночью, в два часа... Темнота имеет свойство придавать
снам значительность. После сумерек математика сна обретает собственные
законы и логику. А сумерки быстро сгущались. Через двадцать минут дневного
света совсем не останется.
Говард еще с минуту смотрел на дом, ожидая, что вот-вот дверь
откроется, что кто-нибудь выглянет. Трудно было бы не услышать, как он
подъехал. Ежевика и плющ разрослись так густо, что почти закрыли выходящие
на запад окна первого этажа, поэтому их проредили, чтобы впустить свет.
Вырубленные плети лежали кучей на лугу подле горки полуторафутовых чурок -
очевидно, распиленного телефонного столба. Еще там были горы песка и гравия,
небрежно прикрытые кусками облупившейся на солнце клеенки, и старая
бетономешалка, подсоединенная к ржавому керосиновому генератору на колесах.
Возле разросшейся лозы лежали горки подобранных по размеру камней, по
большей части уже оплетенные новыми побегами. В открытую дверь длинного
низкого сарая среди кипарисов и эвкалиптов виднелась почти скрытая насыпями
стружки пилорама.
Все казалось пустым, заброшенным. Прихватив с собой ключи, Говард вылез
из грузовичка. В воздухе витал густой запах кедра, гниющей растительности и
тумана, хмурую тишину нарушали только слабые жалобы завывавшей где-то на
севере корабельной сирены. Он обошел дом, направляясь к обрыву, постоял
возле жестяного гаража, вероятно, купленного по каталогу "Сире и Робак". В
доме света как будто не зажигали.
Туман на мгновение разошелся, и предсумеречного света хватило, чтобы
увидеть черные валуны скалы почти в ста футах под обрывом. На них