"Андрей Битов. Человек в пейзаже" - читать интересную книгу автора

охранители кругом. Кто же это все не любит, когда мы все это любим? Кто же
это так не любит нас?..


Я смотрел из единственной точки.
Нет, в мире - осталось!

О, знал бы я, что это не я так видел и понимал, как сейчас пишу... Дал
бы я деру! Это я теперь так понимаю и вижу. Трудно не перепутать прошедшее с
будущим вплоть до их последовательности в настоящем, если само пространство,
кажущееся нам более объективным, настолько их (времена) перепутало...
Я стоял покачнувшись, опасаясь, или робея, или не смея сделать хоть
шаг. Неустойчивость позы объяснялась единственностью точки зрения.
Там он и сидел. Разрушитель последней точки... В неправдоподобной позе,
на неустойчивом, накренившемся стульчике, держась за кисточку. Я повис у
него над плечом. Он обернулся...
Не берусь описать. Меня не было в этом взгляде настолько, что не знаю,
как я не исчез. Мало сказать: он взглянул на меня с испугом; неправильно -
со страхом, неточно - с ужасом. Лишь долю секунды провисел я в его
покачнувшемся взгляде, но покачнулся и стульчик, дрогнула кисть, он поспешил
в прежнюю точку, совершенно меня пе заметив. Секунду лишь покачался на нити
моего взгляда, как канатоходец, восстанавливающий равновесие.
Нас с ним снова ничего не связывало. Он себе сидел и писал из
единственной точки, в которой я и оказался. Не было со мной любимой, чтобы
полюбоваться вместе. Полюбоваться вместе... никакой двусмысленности. Ее не
было. Давно же ее со мной не было!
Бездна не пустота, и пустота не бездна. Я пролетел насквозь и то и
другое.
Я разозлился. И именно на этот рисующий пень. Он заткнул мне
единственную точку зрения. Пейзаж из-под его кисти совершенно не
соответствовал единственности, избранности положения. Нелады с цветом... Он
шел из левого верхнего угла холста - по-видимому, по диагонали - в правый
нижний. Синий лес слева вверху, серебряная подкова речной излучины посреди;
в правом нижнем углу, невидимый себе, зацепившись, прилипшим волоском сидел
уже сам живописец. Правый верхний угол пустел для неба, еще никак не
прорисованного, ни облаком, ни крестом, ни птицей не осененного. В левом
нижнем темнело расплывчатое поле зрения. Я оглянулся через левое плечо. Это
было неоправданно, будто он мог написать что-нибудь из того, что у него за
спиной, будто, оглянувшись, я мог увидеть самого себя... Там из кучи мусора
произрастал устрашающе напряженный фаллос петрова креста. Я содрогнулся. Это
тоже был взгляд. Надо же, чтобы этот моховик с мольбертом именно так на меня
посмотрел. Как она! Ее не было. Он - был.
Он уже знал о моем существовании, хотя и не оборачивался больше. Я до
него дошел. Нить, натянутая между ним и пейзажем, ослабла и провисла.
Неустойчивая, вдохновенная его фигура, цеплявшаяся за угол холста,
успокоилась и осела. Стульчик стоял устойчиво, плечи повисли покойно, кисть
увязла в палитре. Был тот последний, вечерний час, когда небо еще раз
светлеет, как та свеча, что вспыхивает перед тем, как погаснуть. На холсте у
него уже смеркалось. Он напоминал рыболова, у которого не клевало целый
день, но именно сейчас он решил сматывать удочки, все еще подергивая