"Вилли Биркемайер. Оазис человечности 7280/1 (Воспоминания немецкого военнопленного) " - читать интересную книгу автора

Сегодня не будет потасовки из-за хлеба - подводы пусты, а суп почти что
вода, зато хоть вдоволь. Пережитое за эти дни - самое худшее, мы впадаем в
апатию. Кончены счеты с жизнью? А людская толпа все еще механически движется
вперед. Сколько времени мы бредем по этой русской степи? Судя по теплу, уже
июль, но мы не знаем, и нам не говорят, ну и ладно... Наше безразличие ко
всему замечает уже и охрана.
Ночевали опять под открытым небом. Охрана выглядит сегодня очень уж
возбужденной, нам слышно, как они о чем-то громко спорят. И вот три солдата
уезжают куда-то на лошадях, а нас оставляют на месте. Сидим на земле,
съежившись, в промокшей военной форме; она, наверное, так ни разу и не
высохла на этом марше после первого дождя. Уже полдень, солнце стоит высоко,
когда наконец раздают суп. Это самый лучший суп за все дни марша. И нам не
приказывают строиться, нас впервые не пересчитывают, такого еще не было! Они
поняли, они прониклись сочувствием к почти безжизненной толпе людей, которым
не вынести новых мучений, которым не дойти живыми до Киева? Да, нас ведут в
Киев, уже несколько дней, как они нам об этом сказали.
После обеда приехали на военной машине русские офицеры, о чем-то
говорили с охраной, уехали. Потом пришел грузовик, привез хлеб; солдаты
охраны раздавали его сами, пайки получались, конечно, одна побольше, другая
поменьше. Если солдат замечает, что кусок маловат, отрезает еще, вдвое
больше, вроде как в возмещение, ведь каждый кусок провожают жадные взгляды
голодных. На второй машине - посудины, в них украинский суп с капустой.
Мы безмерно голодны, и никто не думает о последствиях для наших
желудков. До следующего полудня остаемся на этом месте, потом велят
выстроиться в колонну. Мы с Ганди норовим попасть в голову, ведь если
станешь отставать - у тебя больше места "в запасе". Колонна кажется
бесконечной, обернувшись назад, я не вижу ее конца. И шагаем мы теперь не
строем "по пять", охране уже все равно.
Приходим в какой-то город, один из пленных говорит, что узнает его: это
Житомир, он тут стоял с танковой частью, отсюда до Киева уже недалеко. В
городе почти не видно гражданских, повсюду русские солдаты. А мы шагаем
вдоль железной дороги, пока не приходим на станцию; там стоит длинный
товарный состав, в который нам надо садиться.
Легко сказать. Мы так обессилены, что почти никто не может взобраться в
вагон сам, даже солдаты охраны помогают, если у нас не получается. А я
обращаюсь к небу с молитвой, хотя и считаю, что Бог нас давно оставил, - не
должен Он допускать такие нечеловеческие страдания. Нас не пересчитывают,
часовые только заглядывают в вагоны: поместятся ли там еще пленные.
Два долгих дня и две ночи остаемся на этом пути, двери вагонов
открывают раз или два в сутки для раздачи еды. Отхожим местом в вагоне
служит дырка в полу, в нее вставлена короткая труба с раструбом, так легче
не промахнуться. Но при такой толкотне - 80 или больше человек в вагоне -
бывает, что попадает и на пол. Кого это беспокоит, если в вагоне все равно
вонища невозможная. Последний раз мы мылись в польской казарме в Перемышле,
а забинтованные голени я не осмеливаюсь трогать, хотя они все еще дают о
себе знать, болят иногда. Может быть, ноги уже перестают чувствовать боль?
Все довольны, что не надо больше вылезать из вагона, вот только двух умерших
товарищей пришлось сегодня подтащить к дверям.
Наконец поезд трогается. И на этот раз он сначала больше стоит, чем
едет, но потом вдруг много часов подряд идет, стучит по рельсовым стыкам и