"Алексей Биргер. Стеклодув" - читать интересную книгу автора

флажки, и из толщи стекла будто выплывают очертания груш, винограда и
золотистой соломы, на которой они лежат. Это блюдо я продал за пятьсот
долларов, а потом оно попало на аукцион и ушло за три с половиной тысячи.
В школе у меня появились новые друзья. Хотел сказать "и враги тоже",
но, наверное, нельзя всерьез называть врагами нескольких мальчишек,
задиравших меня. Скорей всего, их бесило, что я известен, что обо мне
говорят как о будущем великом мастере, и поэтому они считали, что я буду
задирать нос и меня следует заранее проучить. Несколько раз мальчишки
наваливались на меня на переменках, но я сумел дать им отпор, да и учителя
вмешались. Тогда они стали подстерегать меня после школы, и мне приходилось
или схватываться с ними, или удирать со всех ног. Чаще я предпочитал второе.
Нет, они меня не били, но их наскоки, толчки и тычки, выхватывание моего
ранца и игра им, как мячом, было достаточно обидным, и, конечно, мне не
хотелось лишний раз это испытывать.
Заводилой среди них был Игорь Пенежин. Я его немного знал еще до школы:
он жил на соседней улице, за три двора от нас. Странный был мальчишка. То
есть, наверное, ничего особо странного в нем и не было, просто такие
характеры всегда поражали меня своей противоречивостью - поражали еще до
того, как я смог осознать и сформулировать, что именно в них мне кажется
неестественным и нелепым, и даже до того, как я узнал само слово
"противоречивость".
В дошкольном детстве и класса до седьмого Игорь был крупнее и выше чуть
ли не на голову всех нас, а потом начал отставать в росте и годам к
восемнадцати выглядел довольно мелким. Сперва он претендовал на лидерство по
праву силы и массы, а потом начал отчаянно бороться за него, подначивая
своих приспешников к безумным выходкам и повязывая их этим: ему невыносима
была мысль, что его физическое главенство ушло. При этом - и когда он
объединял вокруг себя самых оголтелых по праву силы, и когда стал объединять
самых сильных по праву оголтелости - сохранялось ощущение, что он неуверен в
собственном праве на лидерство, и оно нужно ему лишь для того чтобы потом
можно было отдать его более сильному, выторговав при новом лидере почетное
место для себя, чтобы начать с наслаждением раболепно повиноваться. И,
конечно, чувство неуверенности в себе толкало его возмещать эту
неуверенность за счет тех, кто не мог дать ему достойного отпора. А если
одноклассник чем-то выделялся, его следовало тем более травить, чтобы
доказать: как ни выделяйся, а ты хуже меня, Игоря Пенежина!
Нас, "особо выделявшихся", было двое: я и Ирка Шибанова, с которой нас
посадили за одну парту - внучка того самого Дормидонтова, что так здорово
обжегся расплавленным стеклом, когда кисло отреагировал на мой первый успех.
Иркиного ворчливого деда я недолюбливал, но ее мама, дочка Дормидонтова,
подтянутая женщина с аккуратно уложенными светлыми волосами, и она сама мне
нравились. Ирка была первой отличницей в классе и всегда ходила в белом
фартучке, чистом и аккуратном, без единого пятнышка. Иногда она раздражала
меня своей правильностью, но еще больше действовало на нервы то, что нас
посадили вместе, не спросив, согласен ли я. Впрочем, чаще мы все же находили
общий язык.
Нам некуда было деваться, ведь мы с ней оказались чуть ли не белыми
воронами: она - недостижимая "пятерочница", а я - имеющий от рождения власть
над стеклом, которая в нашем городе поражала и вызывала уважение, потому что
он в основном стеклом и жил. Вот эта аура, этот дух превосходства, витавший