"Александр Бестужев-Марлинский. Вечер на Кавказских водах в 1824 году " - читать интересную книгу автора

хлопчатую бумагу, - они делают больными здоровых и мешают больным
выздоравливать.
- Что так строго, господин прокурор? - возразил артиллерийский
ремонтер обвинителю. - Я уверен, что не любовь, а деловые экстракты причины
ваших недугов.
- То есть уксус, который выжимали вы из справок, - прибавил москвич.
- Настоящий vinaigre de quatre voleurs! [Уксус из четырех воров (фр.)]
- наддал еще драгунский капитан, недавно проигравший тяжбу и сердитый за то
на все канцелярское семя. - Излишнее рвение повредило ваше здоровье...
- Вам бы надобно было довольствоваться только запахом, а вы хотели
выпить все до дна.
- Господа! - отвечал прокурор, поглядывая то направо, то налево, в
нерешимости, рассердиться ему или принять град насмешек за шутку; наконец
он рассчитал, что последнее выгоднее. - Господа! - повторил он, - конечно,
мне бы следовало довольствоваться одним запахом, но тогда я не имел чести
иметь вас высоким примером скромности - вас, которые так счастливы в любви
одним Гляденьем.
- Браво! браво! - воскликнули многие голоса сквозь смех. - Здоровье
больной юстиции!
И бокалы засверкали донышками.
В это время молодой человек, прекрасной наружности, закутанный шалью,
который задумчиво сидел против меня и часто с беспокойством поглядывал на
часы, встал и подошел к окну. Выразительно было бледное лицо его, и его
впалые черные очи, казалось, хотели пронзить темноту и дальность.
- Облака заволакивают месяц, - сказал он вслух, но более обращаясь к
самому себе, чем к обществу, - ветер воет, и дождь крапает в окна... Как-то
будет добраться до дому! Когда вихорь разносит пары, то при блеске лунном
порою белеет Эльборус, спящий в лоне туч перед грозою.
- Покойной ему ночи, - сказал сосед мой, отставной полковник. - Ты,
господин доктор трансцендентальной философии, наверно, не будешь встречать
так равнодушно бурю, как он в грозном колпаке своем.
- Конечно, нет, любезный дядюшка, - отвечал молодой человек, - потому
что я пе камень. Кавказу полгоря носить ледяной шлем на гранитном своем
черепе, - у него вся адская кухня греет внутренности, и, может статься,
природа обложила голову его льдом нарочно для умере-ния внутренней горячки
с землетрясениями; но если бы вздумалось повторить такой опыт надо мною
даже и в припадке безумия, - я бы, конечно, отправился в Елисейские поля.
Выкупаться в туманах, не только быть промочену дождем, - значит испортить
весь курс лечения, а мне, право, не хочется начинать его в третий раз.
Сказав это, молодой человек учтиво поклонился собранию, завернулся в
плащ и вышел.
- Вот нынешние молодчики! - сказал полковник, провожая его глазами. -
Не понимаю, как можно в двадцать пять лет так нежить себя! Прекрасный
малый, а пречудак племянник мой. Порою бегает по целым часам нараспашку
или, как угорь, вьется по утренней росе; но когда ему вообразится, что он
болен, то чего не накутает на себя для прогулки в самый полдень! Треух на
голову, калоши на следки, фланель для поддержания испарений, замшу от
сквозного ветра, жилет для приличия, сюртук для красы, шинель для всякого
случая сверху, - а сверх шинели - всю природу. Недаром один шутник назвал
его египетскою мумиею, набальзамированною романтизмом и испещренною