"Томас Бернхард. Культерер" - читать интересную книгу автора

казалось, не было никаких посторонних шумов и запахов, он начинал мыслить!
Как он начал во всем доверять своим чувствам! Как он научился видеть правду
в том, что обычно считается ложью! Как привык бороться с отчаянием! И он
думал: здесь я могу доказывать то, чего в обычной жизни людям не понять! И
как скрытно, с какой отчаянной смелостью! Только здесь, в схватке света и
тьмы, в противостоянии моей Вселенной всем им, я могу утверждать истину.
Если я отсюда уйду, все умрет. И не будь он таким замкнутым человеком, самым
молчаливым из всех заключенных, он, наверно, бормотал бы почти вслух, пугая
других и самого себя: "Выпустят-покончу с собой... Выйду-убью себя..." Но
тут же говорил себе: "Все это бессмысленно..."
Теперь он уже прощался со всеми зданиями. Какой прекрасной, законченной
и послушной замыслу строителя видел он теперь, как никогда прежде, строгую и
стройную линию стен. Сразу видно, что тут был монастырь, думал он. И
действительно, в теперешней городской тюрьме веками находился мужской
монастырь. Да и в чем разница между монастырем и тюрьмой, думал он; может
быть, только в том, что монастырь-добровольное заключение, а
тюрьма-принудительное. В монастырь человек заключает себя добровольно, он
вправе уйти из затвора, когда захочет, а в тюрьму человека сажают насильно,
оттуда не уйдешь по своей воле. Ему открылась причудливая гармония неровных
стен, своеобразие старинных фронтонов и карнизов, благородная величавость
ступеней. Раньше он никогда всего этого не осознавал, да и теперь, конечно,
никто, кроме него, не обращал внимания на плавный полет оконных арок. И хотя
все полтора года их по утрам исправно выводили на мессу в капеллу, он вдруг
увидел ее своими "новыми глазами". А какие инструменты висели во дворе по
стенам, лежали в сараях на полу, все эти старинные вилы, грабли, косы! Он
всегда любил летом уходить в поля, на луга. Но тут в теплое время года он
чувствовал себя куда хуже, чем осенью и зимой. Унизительно стоять при свете
солнца под дубинкой надзирателя, говорил он про себя. А хохот крестьянок,
слышный издалека... Летишь в него, как в жуткую пропасть... Зимой ворота
запирают, на работу отправляются через запасной выход, прямо в ближний лес.
На лесоповале он никогда не работал, считался слишком слабым. Молодые,
конечно, все туда стремились, видно, думали о побеге. Но бежать еще никому
не удалось, подумал он. Даже если убежишь, тебя все равно поймают, будет еще
хуже. Всякий бунт-просто мания величия. Будешь бунтовать-хлебнешь горя
вдвойне. Как-то во время дневной прогулки он увидел в сарае, на полу,
капкан-большую редкость! Такими капканами сотни лет ловили хищного зверя,
подумал он. Как же он сюда попал? Может быть, его иногда и ставят: тут
поблизости водятся волки. Зимой по ночам слышно, как они воют, особенно в
буран; видно, ветер бьет им прямо в морду. Их часто слышишь. Культерер вдруг
подумал, что надзиратель иногда оставляет заключенных во дворе на несколько
минут дольше, чем положено. Сам он-грузный, широкоплечий и бьет наотмашь.
Его тут прозвали "резиновая колбаса", потому что он часто щелкал резиновой
дубинкой, чтобы привлечь внимание, а то и просто для порядка. Он любит
щеголять в тесных штанах, никогда не повышает голос. Короткие отрывистые
слова-вся его речь. Форменную фуражку он ненавидит, но носить ее приходится
всегда, так положено по форме. Он часто говорит: "Подлые скоты!"-и вообще
любит всякие вычурные слова. "Но это же фатальная ошибка, свиньи вы
вонючие!"
В тот день Культерер развернул передачу, присланную женой,-уже
последнюю, там, как всегда, было одно и то же-мясо, масло, газеты, носки;