"Жорж Бернанос. Дневник сельского священника " - читать интересную книгу автора

это тронуло меня меньше, чем мне бы хотелось. Не спорю, никто так не
управляет своей внутренней жизнью, как монахи, но все эти пресловутые
"анекдоты" вроде здешнего вина - его нужно пить на месте, перевозки оно не
терпит.
Возможно также... должен ли я об этом говорить?.. возможно также, что
когда такая небольшая группа людей живет день и ночь бок о бок друг с
другом, она невольно создает благоприятную атмосферу... Мне и самому
доводилось бывать в монастырях. Я видел, как монахи, распростершись ниц,
смиренно выслушивали, не пытаясь даже возражать, несправедливые поучения
какого-нибудь настоятеля, который старался сломить их гордыню. Но в этих
обителях, куда не долетает эхо внешнего мира, сама тишина приобретает такое
особое качество, такое поистине поразительное совершенство, что слух,
обострившийся до чрезвычайности, мгновенно улавливает малейший трепет...
Иная тишина в зале капитула дороже аплодисментов.
(В то время как епископское увещевание...)
Я перечитываю первые страницы своего дневника без всякого удовольствия.
Разумеется, я немало передумал, прежде чем решился завести его. Но это меня
отнюдь не успокаивает. Для человека, привыкшего к молитве, размышления
слишком часто не более чем алиби, скрытый способ утвердить себя в
определенном намерении. Рассудок легко оставляет в тени то, что мы желаем
там спрятать. Мирянин, раздумывая, взвешивает твои возможности, это понятно!
Но о каких возможностях может идти речь для нас, коль скоро мы раз и
навсегда прияли грозное присутствие божественного в каждом мгновении нашей
ничтожной жизни? Пока священник не утратил веры, - а что от него останется,
если он ее утратит, ведь тем самым он отречется от себя? - он не может даже
составить ясного представления о своих собственных интересах, представления
столь же прямого - хотелось бы даже сказать: наивного, непосредственного,
как человек, живущий в миру. Взвешивать свои возможности да зачем? Против
бога не играют.
Получил ответ от своей тетки Филомены, в конверт вложены две
стофранковые купюры, - этого как раз хватит на самые неотложные расходы.
Деньги утекают у меня между пальцами, как песок, просто ужасно.
Надо признать, что я делаю непоправимые глупости! Так, например,
эшенский бакалейщик г-н Памир, человек порядочный (двое из его сыновей
священники), сразу же принял меня очень дружелюбно. Он, впрочем, постоянный
поставщик моих собратьев. Когда бы я ни зашел к нему, он непременно потчевал
меня в задней комнате своей лавки хинной водкой и печеньем. Мы подолгу с ним
беседовали. Времена для него сейчас трудные, одна из дочерей все еще не
устроена, а оба младших мальчика, студенты католического института, немало
ему стоят. Короче, как-то, принимая мой заказ, он сказал с милой улыбкой: "Я
добавлю три бутылки хинной, у вас хоть краска появится в лице". Я, по
глупости, решил, что это - подарок.
Бедняк, который двенадцати лет прямо из нищего дома попал в семинарию,
так никогда и не узнает цену деньгам. Я полагаю даже, что нам трудно
сохранить честность в деловых вопросах. Лучше уж вовсе не рисковать и не
играть, пусть даже и невинно, с тем, что большинство мирян считают не
средством, но целью.
Вершинский священник, не всегда отличающийся тактом, счел нужным
шутливо намекнуть г-ну Памиру на это небольшое недоразумение. Тот искренне
огорчился. "Я всегда рад господину кюре, - сказал он, - пусть заходит ко мне