"Михаил Берг. Возвращение в ад " - читать интересную книгу автора

на этого долбака благоприятное впечатление, скрыв по возможности ту пропасть
смущения, в которую на скоростном лифте съехала моя сжавшаяся душа.
- Собственно, - пролепетал я, зачем-то повторяя сказанное милиционером
идиотское вводное слово, - собственно, я только что... я только что
появился, - и суетливо повернувшись, махнул рукой в сторону приоткрытой
двери парадной. Недоверчивый взгляд проводил мой жест, как наполненный
сладкой и страшной истомой подросток провожает до дома объект своего
вожделения, боясь приблизиться, на расстоянии. Милицейские брови сначала
изогнулись, превращаясь в круглые скобки недоумения, а затем безмятежно
распластались, точно собака у ног хозяина.
- А, теперь понятно, - удовлетворительно протянул дядя Степа и выдавил
лицом казенную приветственную гримасу, отдаленно напоминавшую улыбку. И
поднеся к губам медный свисток, оглушительно засвистел.
В то же самое мгновение, из-за угла того же самого дома, появилась еще
одна милицейская фигура, точно ожидавший за рампой статист, повинуясь
приказанию режиссера.
- Товарищ Харонов, - сухо приказал дядя-Степа, когда второй милиционер
навытяжку застыл перед нами, - переправьте товарища новоприбывшего на ту
сторону.
Милиционер с сержантскими нашивками, с редкими рыжеватыми усиками на
деревянном сонном лице, с такими же белесыми кругами пота под мышками,
совершил великолепный армейский поворот на каблуках, и, не глядя на меня,
зашагал в сторону угла, из-за которого он появился. Помешкав несколько
секунд, я неуверенно поплелся за ним следом.
- Эй, товарищ новоприбывший! - догнал меня, порядком удалившегося,
голос дядя Степы; я обернулся: - Рекомендую до десяти вечера ходить по
четной стороне, после десяти - по нечетной. Все, желаю успеха.
И я, поглядывая в плоскую форменную спину своего вожатого, опять побрел
по совершенно пустынной улице. Пока мы добрались до набережной, я
практически ни о чем не думал: редкие тощие мыслишки иногда всплескивали
хвостом, выныривая на поверхность сознания, и тотчас пропадали. Я чувствовал
себя так, будто не спал, не смыкал глаз всю ночь, а теперь промозглым утром
тащусь за приятелем на нелепую рыбалку; тело казалось собранным и склеенным
из отдельных кусков, точно разбитая ваза; швы, места склеек резали жестко
затянутой бечевой и ныли, как натруженные. Почему-то вспомнился
патентованный способ воскрешения Ивана-дурака: его сначала разрубали,
расшинковывали на куски, кропили мертвой водой, затем живой, и дурак
вскакивал свежий, как малосольный огурчик, предъявляя упругую готовность к
сожительству с царевной-лягушкой и к новым патриотическим подвигам. Меня,
представлялось, тоже разрубили на куски, мертвой водой смочили, а дефицитная
живая, как назло, на мне и кончилась: какие-то части тела шевелились,
какие-то казались парализованными усталостью. Наконец, набережная.
Река была затянута густым маревом тюлевого тумана. Пока сержант возился
с привязанной у пристани двухвесельной лодкой, я огляделся по сторонам.
Дома, мимо которых мы прошли, истаивали в молочном чаду тумана, как миражи,
в полуразмытых просветах виднелись разнесенные расстоянием окна, вверху, из
белого ничто, торчали обугленные печные трубы, а мостовая и тротуар
набережной были усеяны невообразимым мусором. Мусор я заметил, пока когда
плелся за плоской спиной милиционера, но только теперь разглядел его как
следует. Горами, вздымавшимися иногда почти до первого этажа, лежали,