"Михаил Берг. Письмо президенту " - читать интересную книгу автора

режиму, окажется некоторое число тех, кто, стесняясь и мучаясь, пытался
договориться с советской властью, то это и есть та дельта, та, скажем, узкая
калитка, через которую творческий человек протискивается в будущее.
Стесняясь и мучаясь. Это я к тому, чтобы ты понял, что в нашей слишком
большой стране жили, живут и будут жить люди с разными культурными
предпочтениями. И те, кто твердят, как кукушки, о своем патриотизме и
находятся на социальном верху, для того и твердят; и те, кто обитают почти
на самом дне и, кроме патриотизма, благодаря пропаганде, не имеют ничего. И
те, кто ничего не говорят о своем долге перед родиной, просто живут, хотя
ощущают себя порой чужими на этом празднике бесчестной жизни, но зато
никогда не изменят себе, по крайней мере, до сих пор не изменили. И в этом
тоже есть толк, если, конечно, прав один австрийский писатель, написавший
роман про человека без свойств.
Я же писал, писал, почти без остановки, читал, опять писал и
переписывал; вокруг, как водится, были друзья, у тебя тоже были друзья
всегда, ты знаешь, что это такое. Если ты думаешь, что в этих
обстоятельствах я писал какую-то антисоветчину, то вообще-то... да. То есть
я собирался написать - нет, но потому вспомнил о тех двух ответах, что я
получил от двух наиболее либеральных советских журналов, куда года через
три, по совету одного знакомого, послал по рассказу. В одном журнале
рецензентом был человек интеллигентный, и он изобразил мне ужа на
сковородке, то есть сказал - стеснительное нет, сквозь которое рокотало
подмигивающее всеми фибрами души и стиля да. А в другом, кажется, в Юности,
коротко и строго объяснили мне мою идеологическую неграмотность, слово
антисоветский употреблено не было, но по испуганно-официальному тону было
понятно, что даже этот, на мой взгляд, вполне невинный рассказ - на грани.
Однако на самом деле никакой установки, чтобы писать заведомо запрещенное -
не было. А что было? Было желание написать так и то, чтобы это оказалось
интересным и после того, когда все кончится. Потом об этом жанре иронически
говорили - нетленка, ну да - то, что в огне времени не горит, и в реке
забвения не тонет. Кстати говоря, все то, что я тогда писал - я так и не
опубликовал, даже когда стало возможно, потому что для нетленки - нужна
соответствующая тоталитарная акустика. Правда, последнее время стал
подумывать, чтобы опубликовать что-либо из написанного в 70-е годы, опять
возвращается злободневность, и не без твоего, кстати, участия.
А в обычной жизни я был, что называется, настоящим разведчиком. То есть
никому, чем занимаюсь, не рассказывал. Какой там писатель - ничего
подобного, я был экскурсоводом, потом - библиотекарем, но о том, что пишу -
знали только самые близкие. Да, еще - чуть не забыл. Это то, что нас
сближает, хотя для богемы совершенно нехарактерно. Ведь я не только писал,
читал, пил с друзьями портвейн под сладостные разговоры обо всем, но и
тренировался. Сначала десять лет культуризма, потом семь лет - каратэ.
Сегодня все кончилось, но, оглядываясь назад, мне не жалко ни одного из
тысяч часов, что я провел на тренировках. Конечно, отчасти это было
продолжение начавшегося еще в детстве и чему самое точное слово - страх.
Ведь мы с тобой, Володя, очень испугались, затем, правда, испугались страха
и, чтобы его перебороть, занялись восточными единоборствами. То есть стали
готовиться к смертельному поединку. Помню, мне мой тренер говорил - первая
заповедь: избегай поединка пока только можно, вторая заповедь - если начал,
то никогда не бей в полсилы. Но если бы ты видел меня - даже без каратэ я