"Михаил Берг. Письмо президенту " - читать интересную книгу автора

не впервые, что распоряжался он по-свойски, было неудивительно, не только
все общественные места типа домов творчества писателей, актеров,
композиторов держал под своим контролем КГБ, но и рестораны, магазины,
торговые базы, вот почему, когда началась перестройка, то среди новых и
успешных собственников оказались и бывшие партийные и комсомольские
функционеры самых разнообразных уровней, и твои коллеги.
На самом деле в тот момент, когда я поднимался вслед за борцом с
идеологическими диверсиями по мраморной лестнице, перестройка-то уже
началась, ведь напомню тебе, шел февраль 1986 и как раз завтра открывался
очередной съезд нашей родной с тобой коммунистической партии, на котором
главный доклад должен был делать новый генсек Горбачев. Кстати, то, что
атака на меня со стороны твоих коллег имела отношение к открытию съезда, я
понял еще во время первого разговора с господином Коршуновым, когда
попытался торговаться относительно отсрочки. Им как всегда надо было иметь
некоторые козыри впрок, так как о возможном повороте событий, они знали куда
лучше, чем мы, относившиеся к этому пока пустому слову перестройка, как к
очередным и не имеющим важных последствий играм за власть в верхнем
партийном эшелоне. Решили отодвинуть от руля тех конкурентов, кого считали
консерваторами, для чего и разыграли псевдореформаторскую карту. Сомневаюсь,
что кто-то из здравомыслящих наблюдателей относился к происходящему
серьезно. Ты-то уже полгода, как обретался в ГДР, совсем в другой
социокультурной обстановке: конечно, интересно, как вы там интерпретировали
эти слухи о демократизации и прочем? Потому что, с одной стороны, твой
Комитет всегда был информирован лучше, но, с другой, заграница все-таки,
своими глазами не увидишь. Но, как говорят, со стороны всегда виднее.
Поэтому и я полагал, что съезд для моих будущих следователей - это лишь
очередная дата, к которой что-то надо выполнить, а лучше и перевыполнить; и
что именно эта смехотворная горбачевская перестройка в конце концов спасет
меня от неминуемого срока, я, конечно, даже не подозревал. Хотя был бы тот
срок убийствен для меня, или, напротив, спасителен, сегодня сказать трудно.
Мне, как и тебя, было ровно 33 года, не знаю, чем ты меряешь свою жизнь,
какие у тебя здесь критерии и оценки, отмечаешь ли прошлое и разбиваешь ли
его на периоды, но мне свойственно было подсчитывать сделанное. Кратко можно
сказать, что по лестнице Дома журналистов, вслед за твоим коллегой,
господином Луниным, поднимался достаточно известный в нонконформистских
кругах писатель, уже написавший 5 романов, несколько десятков рассказов и
эссе, но ни строчки не опубликовавший на родине; это его, однако, нимало не
смущало, так как он верил в свое предназначение, как могут верить только
очень молодые и пышущие здоровьем люди, подозревающие, что жизнь может
измениться в любой момент, но, конечно, не знающие, в чем именно проявятся
эти перемены. Похоже?
Нас привели в огромный зал, оформленный с тяжеловесной бюрократической
роскошью - красного дерева мебель, огромные окна, забранные душными пыльными
шторами, вытянутый во всю длину полированный стол посередине и стулья с
высокими спинками по периметру: здесь можно устраивать и заседания
Политбюро, и вызывать на партактив проштрафившихся работников пера и
блокнота. Сели мы напротив друг друга, на те стулья, что он указал; я не
сомневался, что сюда подведены микрофоны, тем более, когда увидел, что
господин Лунин не собирается никоим образом фиксировать нашу беседу.
Разговор длился часов пять. К его концу у меня сложилось впечатление,