"Николай Бердяев. Миросозерцание Достоевского" - читать интересную книгу автора

раскрывается в самой глубине бытия. Бог и дьявол борются в самых глубинах
человеческого духа. Зло имеет глубинную, духовную природу. Поле битвы Бога и
дьявола очень глубоко заложено в человеческой природе. Достоевскому
открывалось трагическое противоречие не в той психической сфере, в которой
все его видят, а в бытийственной бездне. Трагедия полярности уходит как бы в
самую глубь божественной жизни. И различие между "божеским" и "дьявольским"
не совпадает у Достоевского с обычным различием между "добрым" и "злым" -
различием периферическим. Если бы Достоевский раскрыл до конца учение о
Боге, об Абсолютном, то он принужден был бы признать полярность самой
божественной природы, темную природу, бездну в Боге, что-то родственное
учению Якова Беме об Ungrund'е. Человеческое сердце полярно в самой своей
первооснове, но сердце человеческое заложено в бездонной глубине бытия.
Достоевскому принадлежат изумительные слова, что "красота спасет мир".
Для него не было ничего выше красоты. Красота - божественна, но и красота,
высший образ онтологического совершенства, - представляется Достоевскому
полярной, двоящейся, противоречивой, страшной, ужасной. Он не созерцает
божественный покой красоты, ее платоническую идею, он в ней видит огненное
движение, трагическое столкновение. Красота раскрывалась ему через человека.
Он не созерцает красоты в космосе, в божественном миропорядке. Отсюда -
вечное беспокойство и в самой красоте. Нет покоя в человеке. Красота
захвачена гераклитовым током. Слишком известны эти слова Мити Карамазова:
"Красота - это страшная и ужасная вещь. Страшная, потому что неопределимая,
а определить нельзя, потому что Бог создал одни загадки. Тут берега
сходятся, тут все противоречия вместе живут... Красота. Перенести я притом
не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с
идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом
содомским в душе не отрицает идеала Мадонны, и горит от него сердце его и
воистину, воистину горит, как в юные, беспорочные годы. Нет, широк человек,
слишком даже широк, я бы сузил". И еще: "Красота есть не только страшная, но
и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, и поле битвы - сердце
людей". И Николай Ставрогин "в обоих полюсах находил совпадение красоты,
одинаковость наслаждения", чувствовал равнопритягательность идеала Мадонны и
идеала содомского. Достоевского мучило, что есть красота не только в идеале
Мадонны, но и в идеале содомском. Он чувствовал, что и в красоте есть
темное, демоническое начало. Мы увидим, что он находил темное, злое начало и
в любви к людям. Так глубоко шло у него созерцание полярности человеческой
природы.

Это раздвоение и поляризация человеческой природы, это трагическое
движение, идущее в самую духовную глубину, в самые последние пласты, не
связано ли у Достоевского с тем, что он призван был в конце новой истории, у
порога какой-то новой мировой эпохи раскрыть в человеке борьбу начал
Богочеловеческих и человекобожеских, Христовых и антихристовых, неведомую
прежним эпохам, в которых зло являлось в более элементарной и простой форме?
Душа человека нашей эпохи разрыхлена, все стало зыбко, все двоится для
человека, он живет в прельщениях и соблазнах, вечной опасности подмены. Зло
является в обличье добра и прельщает. Образ Христа и антихриста,
Богочеловека и человекобога двоится. Это особенно отразилось в творчестве
Мережковского, который так и не может решить, где Христос, а где антихрист.
Его во многих отношениях замечательная книга "Л. Толстой и Достоевский"