"Николай Бердяев. Миросозерцание Достоевского" - читать интересную книгу автора

Пушкина. Но быстро угасла эта радость творческого избытка, в самом Пушкине
она была отравлена. Великая русская литература XIX века не была продолжением
творческого пути Пушкина, - вся она в муках и страдании, в боли о мировом
спасении, в ней точно совершается искупление какой-то вины. Скорбный,
трагический образ Чаадаева стоит у самого исхода движения созревшей русской
мысли XIX века. Лермонтов, Гоголь, Тютчев не в творческой избыточности
ренессансного духа творят, они творят в муках и боли, в них нет шипучей игры
сил. Потом мы видим изумительное явление Константина Леонтьева, по природе
своей человека Возрождения XVI века, забредшего в Россию XIX века, в столь
чуждую и противоположную Возрождению, изживающего в ней печальную и
страдальческую судьбу. Наконец, вершины русской литературы - Толстой и
Достоевский. В них нет ничего ренессансного. Они поражены религиозной болью
и мукой, они ищут спасения. Это характерно для русских творцов, это очень
национально в них - они ищут спасения, жаждут искупления, болеют о мире. В
Достоевском достигает вершины русская литература, и в творчестве его
выявляется этот мучительный и религиозно серьезный характер русской
литературы. В Достоевском сгущается вся тьма русской жизни, русской судьбы,
но в тьме этой засветил свет. Скорбный путь русской литературы,
преисполненный религиозной болью, религиозным исканием, должен был привести
к Достоевскому. Но в Достоевском совершается уже прорыв в иные миры, виден
свет. Трагедия Достоевского, как и всякая истинная трагедия, имеет катарсис,
очищение и освобождение. Не видят и не знают Достоевского те, которых он
исключительно повергает в мрак, в безысходность, которых он мучит и не
радует. Есть великая радость в чтении Достоевского, великое освобождение
духа. Это - радость через страдание. Но таков христианский путь. Достоевский
возвращает веру в человека, в глубину человека. Этой веры нет в плоском
гуманизме. Гуманизм губит человека. Человек возрождается, когда верит в
Бога. Вера в человека есть вера во Христа, в Бого-Человека. Через всю жизнь
свою Достоевский пронес исключительное, единственное чувство Христа,
какую-то исступленную любовь к лику Христа. Во имя Христа, из бесконечной
любви к Христу порвал Достоевский с тем гуманистическим миром, пророком
которого был Белинский. Вера Достоевского во Христа прошла через горнило
всех сомнений и закалена в огне. Он пишет в своей записной книжке: "И в
Европе такой силы атеистических выражений нет и не было. Стало быть, не как
мальчик же я верую во Христа и Его исповедую. Через большое горнило сомнений
моя Осанна прошла". Достоевский потерял юношескую веру в "Шиллера", - этим
именем символически обозначал он все "высокое и прекрасное", идеалистический
гуманизм. Вера в "Шиллера" не выдержала испытания, вера в Христа выдержала
все испытания. Он потерял гуманистическую веру в человека, но остался верен
христианской вере в человека, углубил, укрепил и обогатил эту веру. И потому
не мог быть Достоевский мрачным, безысходно-пессимистическим писателем.
Освобождающий свет есть и в самом темном и мучительном у Достоевского. Это -
свет Христов, который и во тьме светит. Достоевский проводит человека через
бездны раздвоения, - раздвоение основной мотив Достоевского, но раздвоение
не губит окончательно человека. Через Бого-Человека вновь может быть
восстановлен человеческий образ.

Достоевский принадлежит к тем писателям, которым удалось раскрыть себя
в своем художественном творчестве. В творчестве его отразились все
противоречия его духа, все бездонные его глубины. Творчество не было для