"Александр Бенуа. Жизнь художника (Воспоминания, Том 1) " - читать интересную книгу автора

ясно выраженными вспышками гнева. Но выручали ее величественность осанки, ее
уменье одеваться, причесываться, ее природная ласковость и "гармония" ее
походки.
Совершенной королевой она выглядела на большом поколенном портрете
1840-х годов Скиавоне и не менее величественной на рисованном портрете
Беллоли. Дед мог вполне гордиться своей "находкой", а о том, что он совершил
своего рода мезальянс все со временем забыли. Когда подросла и стала
выезжать моя мать, то "бабушка", хотя и казалась почти одних лет с ней, с
большим тактом и с подобающей сердечностью играла роль опекающей, а у себя
дома она умела и принять, и угостить, и занять. Тут пришелся кстати ее столь
быстро усвоенный "итальянизм". Это создало ей в те дни бешеного увлечения
итальянской музыкой и итальянской оперой особый ореол. Она перестала быть
петербуржанкой, а превратилась в какое-то своеобразное подобие чужестранки,
а ведь еще со времен Петра за иностранцами сохранялось в столице до
некоторой степени привилегированное положение.
Увы, супружеское счастье Ксении Ивановны не было прочным. Постепенно
Альберт Иванович, страдавший вообще непостоянством, охладел к своей
красавице-жене, стал ухаживать за другими и, наконец, попался в лапы одной
заправской интригантки. Измена мужа омрачила существование Ксении Ивановны,
а после его смерти возникли и заботы материального порядка. Оба своих
петербургских доходных дома дед завещал своей новой пассии и, вероятно,
передал ей, кроме того, значительную сумму денег. После раздела остального
наследства пришлось сократить образ жизни Ксении Ивановне, а дочь ее "тетя
Соня", только что вышедшая замуж за Митрофана Ивановича Зарудного, оказалась
почти бесприданницей. К довершению горя, эта очаровательная молодая женщина
умерла в родах первого же ребенка и бабушке пришлось взять на себя
воспитание внука. Однако, когда я мальчиком лет четырех начал "осознавать"
бабушку, то и следов всех этих потрясений не оставалось. За несколько лет
бабушка при помощи сыновей успела привести в некоторый порядок свои дела,
забыть о горестях и обидах, а к памяти мужа она выработала в себе настоящий
пиетет. В ее квартире, менее обширной нежели прежняя, но все-таки нарядной,
висели его портреты вперемежку с ее собственными, в гостиной на особом
постаменте красовалась севрская ваза, присланная Наполеоном III при
собственноручном письме императора к деду, а целую стену спальни занимали
картинки, представлявшие внутренность Кавосского дома в Венеции. Кроме того,
в столовой, в гостиной и даже в коридоре были развешены акварели и сепии
Зичи, Садовникова, Шарлеманя, изображавшие фасады и внутренности построенных
дедом театров, а также ту грандиозную иллюминацию, которой в дни коронации
Александра II было ознаменовано открытие Большого театра в Москве.
Я, вероятно, не раз бывал у бабушки Кавос в детстве, но воспоминаний об
этом у меня не сохранилось. Зато незабываемым остается тот день ранней осени
1884 года, когда у бабушки был устроен парадный обед в честь моего брата
Миши, только что женившегося на своей кузине Ольге Кавос (дочери дяди
Кости). Весь обед состоял из венецианских национальных блюд, а в качестве
пьес-де-резистанс, сейчас после минестроне, была подана тэмбаль-де-макарони,
специально заказанная у знаменитого Пивато на Большой Морской. Однако, не
все это угощение и не несколько бокалов шампанского наполнили мою душу тогда
каким-то особенным восторгом, а то наслаждение, которое я испытывал
благодаря чувству зрения. Много всяких венецианских сувениров было и у нас,
и у наших дядьев, но здесь сувениры составляли одно целое, удивительную,