"Александр Бенуа. Жизнь художника (Воспоминания, Том 1) " - читать интересную книгу автора

единственную в своем роде, гармонию. Восхитительно сверкали свечи в
хрустальных люстрах, отражаясь в зеркалах, вставленных в изощренные
золоченые рамы с живописью на них Доменико Тиеполо. Толпой стояли на комодах
и по этажеркам изящные фарфоровые фигурки. Самая сервировка была особенная;
даже стекло стаканов и графинов, даже вышивки на скатертях и на салфетках
были не такие, какие я встречал в других домах. Вероятно, бабушка к столь
торжественному случаю вытащила со дна сундуков самое ценное и заветное, а,
может быть она и призаняла кое у кого из своих итальянских знакомых. Только
прислуга была совсем не похожа на венецианскую. То был типичный русский
лакей с длинными бакенбардами, который состоял на службе у одних наших
родственников, но которого всегда "брали напрокат" - все, кто нуждались в
его глубоких познаниях обеденного этикета, и то была тоже архирусская
старушка горничная; иногда же из далекой кухни появлялась "сама Лидия",
русская кухарка, выучившаяся наизамысловатейшим итальянским блюдам, и
появлялась она за тем, чтобы по традиции выслушивать комплименты по поводу
всякого нового, созданного ею шедевра.
Бабушка к этому обеду особенно принарядилась, впрочем принарядилась она
во все то, что неизменно облекало ее на подобных же торжествах. Следов
прежней красоты не оставалось в этой шестидесятипятилетней, несколько
расползшейся женщине, но "царственного величия", смешанного с ласковой
веселостью у нее было еще сколько угодно. Она очень волновалась и вследствие
того лицо ее пылало румянцем, но это ей скорее "шло" и отлично вязалось с
седыми волосами и с тем, из венецианских кружев построенным чепцом, что
венчал ее голову. На плечах же и поверх темно-фиолетового канаусного платья
у нее была знаменитая белая мантилья, отороченная горностаем. Мех порядком
пооблез, а бархат начинал обнаруживать следы долголетнего служения, но это
была все еще очень нарядная и очень пышная вещь, говорившая о славе и о
великолепии былых времен.
Рядом со своим прибором, по стародавнему обычаю, лежал веер и когда
изредка бабушка им обмахивалась, то до полной иллюзии создавалась картина
прошлого и вовсе не прошлого бабушки, а более далекого - какой-то Венеции
Гольдони или Гоцци. Как раз я тогда только начал определенно и не совсем уж
по-мальчишески вкушать прелесть стародавних времен и, вероятно, именно
потому меня все это так поразило и так запомнилось.
К сожалению, в той квартире, которая так меня поразила в 1884 году,
бабушке недолго оставалось жить. Ей пришлось выселиться из-за какой-то
перестройки всего дома (то был дом церкви Св. Анны на Кирочной), а та
квартира, которую ей нашел дядя Миша в Поварском переулке, далеко не была
такой же привлекательной и нарядной. Неприятное впечатление производило уже
то, что парадная лестница - светлая и пологая внизу, становилась все круче и
темнее, приближаясь к квартире К. И. Кавос, занимавшей весь верхний этаж. Да
и потолки в комнатах были не такие высокие и расположение комнат, которые
перерезал длинный и темный коридор, было довольно нелепым. Многое из
обстановки перед переездом пришлось распродать, а многое было продано в
последующие годы, в удовлетворение все той же страсти бабушки к Италии и ее
потребности изредка посещать свой "парадиз". Ушли, таким образом, наиболее
ценные вещи - бронзы Джованни ди Болонья, изумительная резная шкатулка XVI
века, расписные и инкрустированные шкафики, какие-то замечательные ширмы и
мн. др. В те времена ежегодно в Петербурге появлялись (и останавливались в
Европейской гостинице) агенты больших антикварных фирм, о чем сообщалось в