"Александр Бенуа. Жизнь художника (Воспоминания, Том 1) " - читать интересную книгу автора

лично. Он то встречался с ними в сборных пунктах иностранной колонии
(например, в кафе Грэко), то посещал их на дому. Живо вспоминалась папе
насупленная мрачность такого великого "смехотворна", каким представляется
нам Гоголь в своих сочинениях и болезненное уныние автора "Явления Христа",
внешний облик которого поражал своей карикатурностью (темные очки под
высокой соломенной шляпой, поношенная разлетайка, вечный зонтик и галоши).
Наружность Иванова и все его чудаческие манеры не мешали ему вместе с его
сердечным другом, живописцем "Васей" Штернбергом, относиться к
художнику-подвижнику, как к святому, а со своей стороны и Иванов делал для
них исключение и не раз приоткрывал им двери своей замкнутой для всех
мастерской...
Со Штернбергом, юным и высокодаровитым художником, отец дружил больше,
чем с кем-либо. В периоды разлуки он вел именно с ним самую ревностную
переписку, причем и он и Штернберг украшали свои письма бесчисленными
чарующими рисунками. К великому горю отца, светлая дружба эта была нарушена
кончиной Штернберга, для которого, как и для многих других уроженцев
северных стран, пребывание в "райских" климатических условиях оказалось
роковым. Он захворал скоротечной чахоткой, приведшей его к ранней могиле на
кладбище у пирамиды Цестия, где вообще хоронили еретиков и схизматиков. Из
других ближайших друзей отца я назову русских живописцев Фрикке и Скотти,
скульпторов Рамазанова и Логановского, архитекторов Росси младшего и
Эпингера. Из них я уже никого (за исключением старичка Фрикке), не застал в
живых, но мне кажется все же, что я со всеми ними общался, до того мне
знакома была их наружность, увековеченная в острых и чарующих рисунках и
акварелях (часто незлобиво карикатурных) папы, до того я как бы даже изучил
их жесты, тики и замашки. Приятельские отношения, которые у отца завязались
с немецкими художниками, увенчались тем, что он был "посвящен в рыцари"
знаменитого клуба, собиравшегося и пировавшего в гротах Червары. Рыцарский
свой диплом и программы каких-то шутовских сборищ этой Червара Риттершафт
папа хранил в своей "Семейной хронике". Я любил разглядывать те мастерские
виньетки (офорты Нейрейтера), которыми они были украшены и теперь простить
себе не могу, что я эти листы оставил на произвол судьбы в своей
Петербургской квартире. Еще более досадую я на то, что, покидая навсегда
свою родину и свой родной дом, я не захватил с собой всех тех работ самого
моего отца, которые достались мне по наследству. Что бы я теперь дал, чтобы
снова войти в их обладание, чтобы иметь возможность их изучать - в
частности - любоваться тем листом, на котором в девяти эпизодах было
изображено путешествие Н. Бенуа и его товарищей на пароходе из Анконы в
Венецию.
А что за прелесть были путевые альбомы моего отца. Сколько в каждом
пейзажном мотиве было вложено чувства природы, сколько понимания в каждом
"портрете здания", сколько во всем меткости, вкуса и мастерства. Виды
местностей чередовались в этих альбомах с архитектурными памятниками и с
зарисовками жанрового и костюмного порядка. Особенно поразили отца в его
поездке в Венецию разные типы, встречавшиеся на улице и на площадях.
Грациозные водоноски с коромыслами, рыбаки и гондольеры, монахи всевозможных
орденов, какие-то таинственные персонажи, кутавшиеся в широкие "альмавивы"
и, наконец, молодцеватые, стройные австрийские военные в своих белых
мундирах и синих рейтузах.
Разглядывание папочкиных альбомов (при дележе наследства каждому из нас