"Александр Бенуа. Жизнь художника (Воспоминания, Том 1) " - читать интересную книгу автора

принимавшую довольно буйный характер. Мало того, он же сам устроил в широком
простенке дверей в соседний зал висячие качели и на них-то, прямо за папиной
спиной, производились и мной (лет до тринадцати) и моими племянниками самые
рискованные, сопровождавшиеся визгами и криками, полеты. Все это выносил
папочка, и только, когда являлся кто-либо с деловым визитом или когда
дамский уголок начинал протестовать, качели отвешивались и двери в залу
затворялись.
Другим мучительством для папы являлась музыка, доносившаяся из соседней
залы, где стояли рояль и фисгармония. Там в последующие времена я с Валечкой
Нувелем на двух этих инструментах, и с величайшим фортиссимо, играли
"Walkurenritt", увертюру Тангейзера, марш из "Нерона" и т. д. И все это так
же безропотно переносил папочка, лишь иногда обращаясь к нам с деликатной
просьбой, чтобы мы хоть немного сдерживали оглушительную бурность нашего
исполнения.
"Летний аспект" папочкиной уютности выражался в самой его внешности.
Зимой и в "полусезоне" он был всегда одет, (если не в домашний халат), то в
черный сюртук при рубашке с отложным воротничком и с черным галстухом. Для
выхода на улицу в морозные дни на голову одевалась старомодная бобровая
шапка с выдающимся кожаным козырьком и тяжелая медвежья шуба; в менее
суровые дни на голове у папочки появлялся котелок старомодного овального
фасона, а на плечах разлетайка с пелериной. Летом же папа любил белые
холщевые или желтоватые чесунчовые костюмы, а в качестве головного убора
надевалась несуразно большая "панама"; серая легкая разлетайка служила
верхней одеждой. Таким "светлым" я папочку помню или возвращающимся из
"города" в Петергоф, на Кушелевку, в Павловск или же на даче, занятым
какой-либо работой в саду. Без дела он не мог оставаться ни минуты и, если
погода позволяла, то он усердно мел сад, очищал дороги от сорной травы,
поливал цветники, что-то подпиливал и приколачивал. И все это он делал с
удивительной сноровкой.
Середина лета была отмечена рядом семейных празднеств. Начинались они
1-го (13-го) июля - днем рождения папочки, следовали именины кузины Ольги
(11-го июля), мамочки и сестры Камиллы (15 июля), рождение сестры Кати (19
июля), именины жены Альбера Марии (22-го июля), а когда моя Атя вступила в
нашу семью, то еще присоединились два праздника, ее именины (26-го июля) и
день ее рожденья (9-го августа)... Однако из всех этих торжественных дней
бесспорно самым торжественным было именно 1-ое июля. Уже к завтраку
съезжались многочисленные папины сослуживцы, к обеду собирался весь синклит
нашей многочисленной родни. Казалось, что самая погода наша северная,
капризная погода щадила это сборище милых людей, ибо я положительно не
помню, чтобы 1-го июля когда-либо шел дождь, а раз не было дождя, то
совершенно естественно было устраивать стол (или столы), в саду. Вот это мы,
дети, особенно любили, ибо в этом было что-то совсем необыденное -
цыганское, кочевое, и в то же время нечто особенно веселое. Весело было
видеть, как наши горничные при помощи разных пришлых служанок в светлых
ситцевых платьях и белых передниках "летают", шурша накрахмаленными юбками,
с блюдами из кухни к столу, обнося ими гостей; весело было слышать, как
выскакивают пробки из бутылок меда, пива и шампанского; странно и тоже
весело было ощущать, вместо паркета, под ногами песок и беспрепятственно
бросать на землю косточки и лакомые кусочки, которые тут же поедались
собаками и кошками.