"Александр Бенуа. Жизнь художника (Воспоминания, Том 1) " - читать интересную книгу автора

кота Ваську, восседающего на прилавке у самых весов. Скорее всего мне
льстило то вкрадчиво-заискивающее обращение важного медлительного,
по-купечески одетого самого Василия Петровича и в то же время меня пленил
весь бытовой ансамбль этой торговли вовсе не живописной, но во всем "ладной"
и характерной. Своими двумя окнами и стеклянной дверью лавка выходила на тот
перекрытый сводами ход, что огибал со всех четырех сторон рынок, прерываемый
лишь там, где находились ворота, через которые можно было въехать в обширный
общий двор. Поэтому в лавке царил полумрак и в темные зимние дни в ней
зажигалась с утра висячая керосиновая лампа.
Отделка лавки была простого светлого вощеного дерева, включая сюда и
перерезывающий ее во всю ширину прилавок, из-за которого можно было выйти в
переднее помещение, приподняв среднюю доску. Справа к прилавку примыкал
такого же дерева ларь-диван с высокой прорезной спинкой. Слева в стену был
вделан мраморный камин (никогда не топившийся), а на нем - единственным
чисто декоративным элементом помещения, красовались бронзовые золоченые часы
под стеклянным колпаком. По стенам на полках стояли бутылки с винами и
наливками, банки с леденцами и консервами, а также целый батальон наполовину
завернутых в синюю бумагу сахарных голов. В специальных ящиках и витринах
лежали пряники, халва разных сортов и неприхотливые конфеты. В бочках же
хранился погруженный в опилки виноград разных сортов, сохранявший свою
свежесть в течение всей зимы. Все это было самое обыкновенное, но все это
носило характер солидности и добротности и это внушало уважение даже мне,
шести-восьмилетнему мальчику.
Впрочем, больше всего меня пленял лавочный ритуал. Как только
отворится, звеня колокольчиком, входная дверь и старший приказчик уяснит
себе, что вошла "Камилла Альбертовна", так он уже вскидывает доску прилавка
и бежит к ней навстречу, низко кланяясь. И сейчас же следом из внутренних
покоев, из какой-то темной святая святых, выступает сам хозяин, с картузом
на седых кудрях, с большущими очками на носу. И тогда мама усаживает меня на
ларь-диван, сама садится рядом к самому прилавку (там, где стояла конторка и
лежали счеты) и начинается на добрые полчаса конференция. То и дело один из
приказчиков ныряет в святую-святых и является оттуда с лежащим на кончике
ножа тонким, как лепесток, куском дивного слезоточивого швейцарского сыра,
или с ломтиком божественной салфеточной икры, или с образчиком розовой
семги. Но копченый золотисто-коричневый сиг выносится целиком и его
приходится оценивать с виду лишь чуть дотрагиваясь до его глянцевитой,
отливающей золотом кожи, под которой чувствуется нежная масса
розовато-белого мяса. Приносятся и черные миноги, и соленые грибки, а в
рождественские дни всякие елочные, точно свитые из металла крендели, румяные
яблочки, затейливые фигурные пряники, с целыми на них разноцветными
барельефами из сахара. Эти пряники не полагалось кушать; считалось, что это
вредно, но было бы и жаль съедать такие шедевры причудливого народного
искусства (Впоследствии и незадолго до того, что эти фигурные пряники
исчезли я собрал коллекцию из них, но через очень короткий срок
обнаружилось, что они поедены червями, да и краски фигур побледнели. Тогда
же я узнал и имя того мастера, специальностью которого было создание этих
съедобных барельефов. Его звали Увакин. Да сохранится хотя бы здесь память
об этом народном художнике-поэте. Чего-чего нельзя было найти на этих
фигурных пряниках: и русалок, и амуров, и пылающие сердца, и рыцарей на
конях и генералов, и цветы и фрукты...).