"Александр Бенуа. Жизнь художника (Воспоминания, Том 1) " - читать интересную книгу автора

простонародных солений - плававших в рассоле огурцов, груздей, рыжиков, а
также кое-какой сушеной и вяленой рыбы. Замечательный, ни с чем не
сравнимый, это был дух, да и какая же это была вообще полезная в разных
смыслах лавочка; чего только нельзя было в ней найти, и как дешево, как
аппетитно, в своей простоте, сервировано. Однако, закупать в мелочной лавке
мамочке не нужно было - туда посылалась Степанида, которая в лавку проникала
не с улицы, а со двора - по-домашнему.

Глава 10 МАМИНО ПАРАДНОЕ ПЛАТЬЕ

Насколько мама была бдительна в отношении сохранения декорума в нашем
семейном обиходе, настолько же она была индиферентна к "личному декоруму".
Меня даже иногда коробило от того, до чего скромно мамочка была одета. И я
думаю так было и тогда, когда меня еще не было на свете, когда она была той
стройной, совсем молодой женщиной, которая представлена на портрете Капкова.
Ведь в этом изображении есть нечто "аскетическое", чуть ли не квакерское.
Золотая лорнетка, которую она держит в руках, и венецианские кружева у
ворота только подчеркивают эту скромность. У мамочки в спальне, как всегда
тогда полагалось, стоял специальный туалетный стол работы Гамбса - с
зеркалом в изогнутой раме и с десятками всяких ящиков для драгоценностей и
косметики. Самых этих "бижу" у нее было не так мало, но кроме подаренной
когда-то женихом эмалевой брошки в виде цветка Иван-да-Марья, она из этих
сокровищ ничего не носила, а когда обе ее дочери вышли замуж, то девять
десятых маминых драгоценностей перешло к ним, а самый туалетный стол
оказался у сестры Камиши, после чего мама уже причесывалась перед своим
маленьким зеркальцем, попросту стоявшем на комоде. Причесывалась она всегда
на один манер, гладкими, разделенными пробором, прядями с шиньоном из ее же
волос, пришпиленным на затылке.
Всего же замечательнее то, что у матери за всю ее жизнь было всего одно
вечернее платье. Сшито оно было, как подвенечное, в 1848 году, но затем
добротный без износу шелковый штоф выдержал целых сорок лет, подвергаясь
бесконечным перешиваниям, чисткам, а то и перекраске. Когда близилось
какое-либо торжество, на которое "нельзя было не ехать", то на-дом
приглашалась портниха, статная пожилая и очень скромная дама (в остальное
время шитьем и перешиванием была занята жалкая смешная карлица синьора
Тарони, которую мои братья дразнили, рифмуя ее фамилию с макарони) и тогда,
сначала происходил так называемый Conseil de guerre (Военный совет.), в
котором участвовали и мои сестры и тетя Лиза Раевская. "Вечное платье"
надлежало еще раз подогнать под моду дня и под изменившееся с годами
сложение самой мамочки. Из преувеличенно длинного шлейфа выкраивались
воланы, перехваты, буфы, приходилось раздать бывшую "рюмочкой" талью,
изменить форму выреза. Сколько раз папа настаивал на том, чтобы мамочка
сделала себе новое парадное платье, но она об этом и слышать не хотела.
Впрочем, для полуторжественных обедов и для театра она себе сделала еще два
платья, темного цвета - одно бархатное и одно канаусовое - но от форменно
вечернего, бального она решительно отказывалась. В конце концов, от шлейфа
остался лишь куцый кусочек, а в целом "вечное" платье из белого превратилось
в светло-фиолетовое. Могло и так сойти.
И все же среди моих воспоминаний о матери, вообще озаренных поэтичным,
но ровным мирным светом, остается одно, в котором этот "сероватый" свет