"Ален де Бенуа. Как можно быть язычником" - читать интересную книгу автора

в дохристианской древности плодотворный источник вдохновения, в то время как
в течение пятнадцати столетий политическая мысль была питаема рассуждениями
о чисто языческом принципе imperium'a, цоколе того удивительного
предприятия - возможно, самого грандиозного предприятия в истории, - которым
была Римская империя. Наконец, в философии сторонникам исключительного
превосходства логоса над мифом, от Декарта и Огюста Конта до Хоркхаймера и
Адорно, противостояли сторонники мифа, от Вико до Хайдеггера...
В конце пятнадцатого столетия Ренессанс, первоначально сосредоточенный
во Флоренции, а потом распространившийся на всю Европу, появляется на свет
вследствие возобновления связи с духом древнего язычества. В течение
золотого века Meдичи можно вновь видеть противостояние сторонников Платона
(Пико делла Мирандола, Марсилио Фичино) и сторонни ков Аристотеля (Пьетро
Помпонацци). Переводятся и комментируются Гомер, Демосфен, Плутарх, трагики,
анналисты, философы. Величайшие художники, архитекторы, живописцы и
скульпторы находят источник вдохновения в античных произведениях - не для
того, чтобы делать их простые копии, но чтобы укоренять в них новые образы.
Во Франции слова Платона, приведенные в "Придворном" Бальдассара Кастильоне
(1537 г.), оказываются откровением для Маргариты Наваррской, сестры
Франциска I. "Читая сочинения Цицерона или Плутарха, - подтверждает Эразм, -
я чувствую, как становлюсь лучше". Древние греко-латинские боги обретают
таким образом свою вторую молодость, плодами чего пользуется вся Европа, в
то время как на Севере новое открытие германской древности играет такую же
роль в "национальном возрождении", которое переживает Германия, - от Конрада
Цельтиса до Никодемуса Фришлина.[2]
В начале девятнадцатого столетия дух античности особенно почитают и
возрождают немецкие романтики. Древняя Греция представляется им настоящим
образцом гармоничной жизни. В своем образцовом прошлом, приравнивая Фауста к
Прометею, они видят образ того, что может быть их собственным будущим, и
подчеркивают глубокое сходство между эллинским духом и духом своего
собственного народа. Если божественное существовало, говорит Гельдерлин,
тогда оно вернется, потому что оно вечно. Новалис и Фридрих Шлегель выражают
такие же чувства. Генрих фон Клейст, со своей стороны, славит память Арминия
(Германа), который в 9 году нашей эры объединил германские племена и
разгромил легионы Вара в Тевтобургском лесу.
Несколькими десятилетиями позже во Франции при поддержке археологии и
языкознания возникает колоссальная литературная мода на язычество, увлекшая
как символистов, так и парнасцев, как романтиков, так и неоклассицистов. В
то время как Виктор Гюго, привлеченный пантеизмом, определяет Бога как
Совокупность ("Полнота для себя и бесконечное для мира", "Религии и
религия"), Теофиль Готье прославляет в эллинизме "душу нашей поэзии". Леконт
де Лиль печатает свои "Античные стихотворения" (1842 г.) и "Варварские
стихотворения" (1862 г.), Теодор де Банвиль своих "Кариатид" (1842 г.), Хосе
Мария де Эредиа свои "Трофеи", Жюльет Адам роман под названием "Язычница"
(1883 г.), Пьер Луи "Афродиту" и крайне апокрифические "Песни Билитис".
Анатоль Франс плетет венки Левконое и Лете Ацилии, Луи Менар воспевает
достоинства эллинского мистицизма. Тэн прославляет в Афинах "первую родину
прекрасного". В стороне не остаются Альбер Самен, Жан Мореас, Анри де Ренье,
Лафорг, Верлен, Эдуар Шюре, Сюлли Прюдом, Эдуар Дюжарден, Франсуа Коппе,
мадам де Ноай, не говоря уже о Катулле Мендесе, чей "Обнаженный человек" был
относительно недавно переиздан (изд. Libres-Hallier, 1980).