"Всеволод Бенигсен. Русский диптих" - читать интересную книгу автора

печати то и дело стали появляться статьи все более и более фривольного
содержания. Количество шипящих согласных на один квадратный сантиметр текста
стало переходить всякие границы разумного. Но останавливать это размножение
никто и не думал. И дело было вовсе не в том, что редакторам хотелось
выслужиться перед руководством страны или как-то подчеркнуть свою лояльность
режиму. Просто оказалось, что все эти дикие буквосочетания невероятно...
удобны. Ими можно было выражать все что угодно, причем без малейшего риска
быть обвиненным в контрреволюции или троцкизме. Более того, корректоры,
наборщики, журналисты - вся многочисленная газетная рать, наконец, перестали
бояться допустить опечатку или просто "ляпнуть" что-то не "соответствующее
историческому моменту". И это странное, неведомое доселе чувство свободы
подхлестывало, подбадривало, подзуживало, подначивало и подбивало к новым
подвигам. Ничего удивительного, что газетный слог по всей стране начал
претерпевать необратимые изменения. Вслед за центральными газетами новые
веяния охватили и местную печать. Когда же в "Вечернем Владивостоке" вышла
статья о международном положении, где всякие "шывщаш", "зхвф" и "ртршч"
лезли со страницы, как тараканы из-под обоев в коммунальной квартире, стало
ясно: дело приняло всесоюзный размах. Эта волна, докатившись "до самых до
окраин", ударилась о границу советского государства и, словно обретя
дополнительные силы, понеслась обратно к столице, сметая все и вся на своем
пути. Уже через пару недель ни одна советская газета не позволяла себе
пустить передовицу без какого-нибудь "оцайца". Чего уж говорить о всяких
стенгазетах, листках и бюллетенях, где загадочные шипящие плодились и
размножались, вытесняя человеческие слова. Не надо забывать, что пресса в
СССР была не просто информацией. На печать равнялись, печать слушали, на нее
ссылались, ее, наконец, пересказывали. Пресса была руководством к действию.
Утром в газете, вечером в куплете. Стало ясно, что уже ни карательными
методами, ни угрозами не остановить эту растущую как снежный ком эпидемию.
В середине февраля 1953 года на московском вагоноремонтном заводе
бригадир Никаноров, выступая с докладом о проблемах завода, не только
процитировал последнюю статью "Правды", но и неожиданно добавил от себя
несколько "новообразованных" слов. Причем, судя по всему, это был скорее
сиюминутный порыв души, нежели "заготовленная" импровизация. Ибо произнес он
эту абракадабру в самом финале речи, хотя намеревался (и это уже было
согласовано с парткомом) закончить оную сталинской цитатой.
- И мы, товарищи, всецело... щпщч, полагая, что зкцг без джфыцв никак
не йуркцав!!!
Речь, странным образом, вызвала бурные овации в зале. Сидящее на сцене
партбюро завода поморщилось, но тоже похлопало. Воодушевленные примером, а,
возможно, и успехом Никанорова, рабочие стали один за другим лезть на сцену.
Первым выскочил к трибуне ударник, токарь Кочкин.
- Товарищщщщи! - начал он, намеренно растянув "щ", словно готовя
присутствующих к речи. - Щпзыз, товарищи, становится джцкз, и ргвч никогда
не зхфврп, даже если врпнр!
Эта короткая речь произвела еще боМГльший фурор. Зал буквально
взорвался аплодисментами. А Кочкина тут же сменил фрезеровщик Зуев. Он тоже
горячо и яростно произнес несколько фраз, большая часть которых состояла из
подобных труднопроизносимых слов. И тоже заслужил одобрительный свист и
хлопки. Выступление стало сменяться выступлением. Разгоряченные ораторы
забирались по очереди на сцену и кидали загадочные согласные в зал. Зал