"Всеволод Бенигсен. Русский диптих" - читать интересную книгу автора Но зал почему-то взорвался бурными аплодисментами. Покрасневший от
смущения секретарь стал собирать папки с документами. Довольные рабочие потянулись к выходу. Это собрание так потрясло сидевшего в зале корреспондента "Вечерней Москвы", что уже на следующий день в газете появилась полная стенограмма этого знаменательного события. А, прочитав ее, все московские и подмосковные заводы и фабрики, колхозы и учреждения принялись проводить подобные собрания. Так "пзхфчщ" сделал свой главный и решающий шаг - с газетных полос в народ. Детским лепетом казались теперь первые робкие газетные статьи с цитатой Сталина - народные массы созрели для нового почина. Собрания теперь проводились легко и без обычного "добровольного" принуждения - люди сами спешили постановить, что "джвх будет щызгы", а "взхкн решительно осуждает фщшц". Стенограммы этих бесконечных заседаний бурной рекой стекались в Москву, где уже никто не знал, что со всем этим половодьем делать. Тем более что зараза проникла и в последний оплот "разума" - министерство госбезопасности. И это было воистину началом конца. Теперь обвиняемые подписывали признания, состоящие из всяких шипящих согласных, а следователи вынуждены были эти признания подшивать, а обвиняемых выпускать, ибо сажать за всякие "щызвх" они не могли, а интересоваться, что это значит, боялись - Сталин слов на ветер не бросает. В деревнях теперь распевали частушки примерно такого содержания: Захыдщ жвзэцэа Тырцты, тырцты, хэзэха. Все смеялись до коликов и веселились до утра. Говорили на любые темы, не боясь ни наушничества, ни доносов. Да и доносы теперь писали уверенно, не стыдясь и не терзаясь муками совести: "Такой-то такой-то такого-то числа вслух щшкых и часто знрыв". И все. И донос написал, и совесть не замарал. Кто там поймет, может, ты написал, что "такой-то такой-то вчера вслух читал речь Сталина и часто восторженно цокал языком". Доклады на всяких собраниях теперь импровизировали, а не читали по бумажке. Причем никто не боялся оговориться или что-то напутать. Реакция зала была всегда бурной. Люди хлопали и кричали что-то с мест. Кричали, естественно, тоже какую-то абракадабру. Вслед за простым народом и чиновниками осмелела и вечно испуганная интеллигенция. В их разговорах то и дело стали всплывать запрещенные имена. Часто можно было услышать, что "Набоков зывх, а иногда и дчащ" или "Мейерхольд ыфышц, хотя и здлыщ". Пробовали, конечно, что-то и писать подобным языком, но редакции пока еще отвергали рукописи, объясняя это тем, что язык этот слишком "простонароден", да и рвущиеся к славе литераторы не могли толком объяснить, ни о чем их произведения, ни чем они отличаются от других пишущих тем же языком. На этом фоне в самом выгодном положении, как ни странно, оказались безродные космополиты с их пресловутой пометкой "пзхфчщ". Чем больше в МГБ путались в шипящих согласных, тем меньше у них было желания и времени заниматься еще и космополитами. * * * В конце февраля 53-го года Сталину неожиданно стало лучше. Двойника, который временно замещал Сталина на публичных мероприятиях, быстро убрали "в |
|
|