"Андрей Белый. Начало века (Воспоминания в 3-х кн., Книга 2) " - читать интересную книгу автора

В. В. Владимиров, питавший слабость к Иванову, загоготав, расправив
бороду, пускался, бывало, за ним вскачь по направлению к Воробьевым горам.
А молчаливый, с виду сухой, рассудительный, будущий преподаватель
математики Д. И. Янчин (сын известного педагога)! Он резонировал чуткостью;
этим резонансом стал нам необходим.
А Н. М. Малафеев, из крестьян, воловьими усилиями умственных мышц, без
образовательного ценза пробившийся к проблемам высшей культуры, крепыш с
норовом, являющий в капризах крепкого нрава сочетание из Гогена с Уитманом
на русский лад, народник, умеющий показать Глеба Успенского, умеющий нас
привести к сознанию, что и Златовратский - художник. С умом, с тактом вводил
Михайловского, Писарева и Чернышевского в темы "сегодня"; не вылезал из
нужды; под градом ударов бился за право окончить медицинский факультет и
уехать в деревню: служить народу; эту программу он выполнил; след его погас
для меня где-то в глуши; вижу его, как наяву: высокий, широкоплечий,
кряжистый, с каштаново-рыжавою бородой, с лысинкой; косился на всякого
"нового", попадающего в наш круг; не выносил позы; отдаленный привкус
дэндизма приводил его в бешенство; он был культурником-демократом, не
переносящим "барича"; старше многих из нас, он был всех проницательней в
просто жизни; ощупав в ком-нибудь уязвимую пяту, выходил из угла; вытянув
большелобую, упрямую голову, грубо раздавливал им испытуемую пяту своими
дырявыми сапожищами.
А когда я начинал доказывать что-либо ему неясное и он чувствовал в
этом опасность для устоев своего народничества, он, не вступая в разговор,
хмурился, дергал плечами; не выдержав, влетал в разговор, разбивая дуэт - в
трио; волнуясь и заикаясь, он выдвигал всегда интересные свои доводы.
Я любил разговоры с ним; он разговаривал, чтобы добиться, разобрать по
косточкам, чтобы честно отказаться от своего мнения или заставить это же
проделать противника.
Беседы с Малафеевым давали: и мне и ему; в наших отказах от
заблуждений, в усилиях друг друга понять - чувствовалось движенье.
Я любил его наблюдать в иные минуты.
В 1902 - 1905 годах он постоянно оспаривал нас, символистов, борясь с
налетами декадентства и с буржуазной культурой; сам он чутко воспринимал
символизм и утонченность стиля, и ядреную колкость фразы; но он подчеркивал:
достижения наши останутся бирюльками, если мы не вернем народу того, что
народ нам дал в виде прав на культуру. Чувствовалась строгость и
требовательность в самой его дружбе к нам: эта дружба была испытующей,
проверяющей.
От всякой маниловщины тошнило его.
А когда доходило до игр и забав, то Н. М., старший средь нас, много
пострадавший в жизни муж, с невероятным подъемом грохал хохотом, составляя
пару с Ивановым; и если последний жив в воображении "кентавром", то из
гротесков Н. М. высовывался "леший"; неподражаемо он исполнял им придуманный
в соответствии с моим "козловаком" собственный танец, им названный
"травушка-муравушка"; грохом каблуков и ором он вызывал оторопь.
Малафеев влиял на "символиста" во мне, доказывая с книгами в руках, что
Чехов более символист в моем смысле, чем Метерлинк; он вызвал во мне статью
"Ибсен и Достоевский", в которой я выдвигаю тезис: лучше падение с вершин
Рубека и Сольнеса, чем пьяная мистика Карамазовых39.
Поминая иных друзей из состава кружка молодежи, сгруппированного в 1903