"Владимир Беляев. Старая Крепость (Трилогия, книга 1)" - читать интересную книгу автора

покатилась к речке.
- А-а-а, ты подножку ставить?! Постой, я тебе дам, директорский подлиза! Я
тебе покажу!.. - закричал я.
Мне удалось вырвать у Котьки ремень. Я сразу стал стегать Григоренко его
же собственным ремнем то по спине, то по рукам. Но Котька как-то особенно,
по-собачьи, вывернулся и вдруг, на лету схватив мою руку, впился в нее
зубами.
Пригнувшись, я ударил Котьку головой в грудь. Он потерял равновесие и
полетел в речку.
Я не успел даже сообразить, как это все произошло. Густые брызги с шумом
взлетели над рекой. Здесь, должно быть, глубоко, потому что Котька сразу
скрылся под водой.
Мне стало страшно: а что, если он утонет? Но через секунду мокрая Котькина
голова, как пробка, выскочила наружу. Котька махал руками, его
растопыренные пальцы хватали воду, - видно, с перепугу он позабыл, как
плавают.
Захлебываясь, выпучив испуганные глаза, он хриплым голосом закричал:
- Караул! Спасите!
Сыщики бросились к нему.
Куница подмигнул мне.
Воспользовавшись замешательством сыщиков, мы пустились наутек.


У ДИРЕКТОРА


Вот и верхняя площадка Турецкой лестницы! Отсюда хорошо видна башня
Конецпольского и то место, с которого я только что сбросил Григоренко в
воду. Пока мы с Куницей взбежали наверх, сыщики уже вытащили Котьку из
речки. Вон внизу он прыгает на одной ноге, весь черный, мокрый, - видно, в
ухо ему вода попала. Рядом гурьбой толпятся сыщики.
- Ну, держись, Василь! Котька тебе этого не спустит!
- Думаешь, я сильно боюсь его? Я не такой боягуз, как Петька Маремуха, - у
того Котька на голове ездит, и ничего. Ну, что он мне сделает, что?
Пожалуется директору, да? Пускай! Ведь он первый меня затронул! Есть след,
погляди? - и я показал Юзику разбитую переносицу.
- Есть, маленький, правда, но есть! И под губой кровь. Сотри!
- Да это из носа, я знаю! Директор спросит, я все расскажу: и как он
подножку мне подставил, и как кровь из носа пустил. Пусть только
наябедничает - плохо ему будет!
И мы помчались дальше, на Колокольную улицу.

Весь урок пения мне не сиделось на парте. Я ерзал, поглядывал на дверь:
мне все чудились в коридоре директорские шаги.
Всем классом мы разучивали к торжественному вечеру "Многая лета".
Учительница пения, худая пани Родлевская, с буклями на висках, в длинном
черном платье, то и дело грозила нам камертоном, стучала им по кафедре, и
когда металлический
звон проплывал по классу, Родлевская, вытянувшись на цыпочках, пищала:
- Начинайте, дети! Начинайте, дети! Ми-ми-ля-соль-фа-ми-ре-ми-фа-ре-ми-ми!