"Владимир Беляев. Старая Крепость (Трилогия, книга 1)" - читать интересную книгу автора

я хочу пить. Получив разрешение выйти из класса, выскочил в коридор. Ни
души. Тихонько пробрался я по пустому коридору в актовый зал и через сцену
вышел на балкон.
Густые каштановые ветви шелестели возле самой чугунной решетки.
Скоро уж зацветет каштан!
Скоро из зеленой листвы, как свечи на рождественской елке, подымутся и
расцветут стройные, бледно-розовые цветы каштанов. Загудят над ними
вечером майские жуки, будет обдувать эти цветы теплый летний ветер, унося
с собою нежный запах.
Славно было бы заночевать в такую ночь тут, на балконе. Разложить бы здесь
складную кровать, бросить подушку под голову, завернуться в одеяло и
лежать долго-долго с закрытыми глазами и, засыпая, слушать, как умолкает
там, за площадью, за кафедральным собором, уставший за день от
петлюровских приказов настороженный город. Но тотчас же я вспомнил о
длинных, мрачных коридорах гимназии, и у меня сразу пропала всякая охота
ночевать здесь.
Но ничего, вот отпустят на каникулы - поеду в Нагоряны, разыщу отца и
каждую ночь буду спать там на свежем воздухе в стоге сена. Рядом отец
заснет, а по другую сторону дядька Авксентий. Никакие петлюровцы тогда не
будут мне страшны. Поскорее бы нас отпустили на каникулы... Вот только эта
история с купаньем... А, чепуха! Я сумею выпутаться, не в таких переделках
бывал.
Но что это?
Прямо из-за кафедрального собора на площадь выезжает пролетка. Она мчится
сюда, к гимназии. Кто бы это мог быть? Неужели отец Котьки? Не иначе, как
он!
Ну да, это он. На нем вышитая рубашка, загорелая лысина блестит на солнце.
У самого крыльца гимназии Григоренко круто останавливает лошадь и,
посапывая, вылезает из пролетки. Он привязывает лошадь к чугунному столбу
и, вытащив из пролетки круглый черный сверток, скрывается в дверях
подъезда.
Наверное, он привез одежду своему Котьке. Боится, усатый черт, чтобы сынок
не простудился. Бросил свою больницу и прикатил сюда.
Я стоял на балконе, скрытый каштановыми листьями. Возвращаться на урок
теперь уже мне совсем не хотелось. Уж лучше подожду здесь до звонка. В
журнале я отмечен, а память у этой караморы Родлевской плохая. Конечно,
она уже позабыла, что отпустила меня из класса.
Раздался звонок. Зашумели в классах гимназисты. Я слышал их крики, говор,
слышал, как захлопали крышки парт. А я все стоял и обдумывал, как бы мне
безопаснее прошмыгнуть в класс, чтобы не заметили меня ни директор, ни
Котька. Не хотелось попадаться им на глаза. Трудно даже передать, как не
хотелось!
Внизу, под балконом, хлопает тяжелая дверь, и на тротуар выходят усатый
доктор Григоренко, наш директор Прокопович и Котька. Горе-атаман уже
переоделся в сухое платье. На нем тесный матросский костюмчик и шапочка с
георгиевскими лентами. Должно быть, его отец схватил первое, что попалось
под руку.
Котька оглядывается по сторонам, глядит на окна - не следят ли за ним
ребята из классов, и потом, видимо, успокоившись, поправляет бескозырку.
- Накажите, ради бога, этого выродка, Гедеон Аполлинариевич! Глядите, он