"В.И.Белов. Плотницкие рассказы." - читать интересную книгу автора

[487]
- А куды ему, гнилому, идти: вон на печь утянулся. Говорит, что
насмока в носу завелась.
- Сама ты насмока, - послышался голос Олеши, - Да и завелась не тепере.
После некоторой возни хозяин слез на пол, обул валенки.
- Самовар-то поставила? Не чует ни шиша. Констенкин Платонович,
доброго здоровьица!
Олеша - сухожильный, не поймешь, какого возраста колхозник, сразу
узнал меня. Старик похож был на средневекового пирата с рисунка из детской
книжки. Горбатый его нос еще во времена моего детства пугал и всегда
наводил на нас, ребятишек, панику. Может быть, поэтому, чувствуя свою
вину, Олеша Смолин, когда мы начинали бегать по улице на своих двоих,
очень охотно делал нам свистульки из тальника и частенько подкатывал на
телеге. Теперь, глядя на этот нос, я чувствовал, как возвращаются многие
давно забытые ощущения раннего детства...
Нос торчал у Смолина не прямо, а в правую сторону, без всякой
симметрии разделял два синих, словно апрельская капель, глаза. Седая и
черная щетина густо утыкала подбородок. Так и хотелось увидеть в Олешином
ухе тяжелую серьгу, а на голове бандитскую шляпу либо платок, повязанный
по-флибустьерски.
Сначала Смолин выспросил, когда я приехал, где живу и сколько годов.
Потом поинтересовался, какая зарплата и сколько дают отпуск. Я сказал, что
отпуск у меня двадцать четыре дня.
Мне было неясно, много это или мало с точки зрения Олеши Смолина, а
Олеша хотел узнать то же самое, только с моей точки зрения, и, чтобы
переменить разговор, я намекнул старику насчет бани. Олеша ничуть не
удивился, словно считал, что баню можно ремонтировать и зимой.
- Баня, говоришь? Баня, Констенкин Платонович, дело нудное. Вон и баба
у меня. Глухая вся, как чурка, а баню любит. Готова каждый день париться.
Не допытываясь, какая связь между глухой и пристрастием к бане, я
предложил самые выгодные условия для работы. Но Смолин не торопился точить
топоры. Сперва он вынудил меня сесть за стол, поскольку самовар уже
булькал у шестка, словно разгулявшийся весенний тетерев.
- Двери! Двери беги закрой! - вдруг засуетился Олеша. - Да поплотней!
[488]
Не зная еще, в чем дело, я поневоле сделал движение к дверям.
- А то убежит, - одобрительно заключил Олеша.
- Кто?
- Да самовар-то...
Я слегка покраснел, приходилось привыкать к деревенскому юмору.
Кипяток в самоваре, готовый хлынуть через край, то есть "убежать", тут же
успокоился. Настасья сняла трубу и остановила тягу. А Олеша как бы
случайно достал из-под лавки облегченную на одну треть чекушку. Делать
было нечего: после краткого колебания я как-то забыл первый пункт своих
отпускных правил, снял полушубок и повесил его у дверей на гвоздик. Мы
выпили "в чаю", иными словами - горячий пунш, который с непривычки кидает
человека в приятный пот, а после потихоньку поворачивает вселенную другой,
удивительно доброй и перспективной стороной. Уже через полчаса Олеша не
очень сильно уговаривал меня не ходить, но я не слушал и, ощущая в ногах
какой-то восторг, торопился в сельповскую лавку.