"Сол Беллоу. Герцог" - читать интересную книгу автора

диабет. Плюс климакс. Плюс третирующая дочь. И тебе ли ее упрекать, если для
самозащиты Тинни и припомнит зло, и покривит душой, и пустится на хитрости?
То ли насовсем, то ли в долгое пользование, то есть с возвратом, хотя в
другое время это называлось свадебным подарком, она дала нам набор
мексиканских серебряных ножей и теперь хотела получить его обратно. Потому и
передала через Симкина насчет удрученного состояния. Ей не хочется потерять
свое серебро. И ничего циничного тут нет. Она хочет, чтобы они остались
друзьями, и при этом хочет обратно свое серебро. Это се ценности. Серебро в
сейфе, в Питсфилде. Тяжеловато тащить его в Чикаго. Само собой, я верну.
Постепенно. Я никогда не держался за ценности - серебро там, золото. Для
меня деньги не средство. Это я для них средство. Через меня все это
проходит - налоги, страховка, закладные, алименты, арендная плата, судебные
издержки. Прилично выглядеть, наделав ошибок, дорогое удовольствие. Женись я
на Рамоне, полегче было бы, наверно.
В "платяном квартале" тележки загородили им дорогу. На верхних этажах
гремели электрические швейные машинки, вся улица сотрясалась. Был такой
звук, словно полотно рвут, а не сшивают. Улицу заливал, затоплял этот
грохотный шквал. Сквозь него проталкивал фуру с дамскими пальто негр. У него
была красивая борода, он дул в золоченую детскую дудочку. Его было не
слышно.
Потом движение открылось, и такси с рычащей малой скорости дернулось на
вторую.- Время поджимает, - сказал таксист.
Они резко свернули на Парк авеню, и Герцог ухватился за сломанную
оконную ручку. При всем желании не открыть окно. А откроешь - задохнешься от
пыли. Тут одно ломают, другое строят. Авеню забита бетономешалками, тяжело
пахнет сырым песком и серым порошком цемента. Внизу долбят землю, забивают
сваи, наверху головокружительно и жадно рвутся к голубенькой прохладе
стальные конструкции. Пучками свисали с кранов оранжевые балки. В глубине же
улицы, где автобусы отрыгивали ядовитую гарь дешевого топлива и машины шли
впритирку друг к другу, была совершенная душегубка, как надсаживались моторы
и колготился озабоченный люд - это ужас! Конечно, надо выбраться на
побережье и хоть дохнуть воздухом. Лучше было лететь самолетом. Но он
достаточно налетался в прошедшую зиму, особенно польскими рейсами. Машины у
них старые. Из Варшавы он летел на двухмоторном самолете, сидел в переднем
кресле, уперев ноги в переборку, и держался за шляпу: привязных ремней не
было. Крылья побиты, обтекатели обуглены. За спиной елозили почтовые мешки и
корзины. Сквозь злую снежную круговерть они летели над белыми польскими
лесами, полями, над шахтами и заводами, над реками, послушными своим
берегам, они вязли в облаках, потом развиднелось, и внизу ложилась
бело-коричневая карта.
Нет уж, пусть отдых начинается с поезда, как в детстве - в Монреале.
Они всем кагалом, с корзиной груш (хлипкой, прутья потрескались), набивались
в трамвай до Главного вокзала, груши были перезрелые, Джон Герцог за
бесценок покупал их на Рейчел-стрит, плоды уже пошли пятнами, подгнивали,
приманивая ос, но пахли чудесно. В поезде усаживались на вытертый зеленый
ворс, и папа Герцог чистил грушу русским ножиком с перламутровой ручкой. Он
с европейской сноровкой снимал кожицу, вращая плод, резал его на куски.
Между тем паровоз вскрикивал, и клепаные вагоны приходили в движение. Солнце
и фермы выкладывали на саже геометрические фигуры. У заводских стен прозябал
чумазый чертополох. Из пивоварен доносило запах солода.