"Сол Беллоу. Между небом и землей" - читать интересную книгу автора

Хотя с чего я, собственно, взял, что наше внешнее сходство должно быть
сопряжено с разной прочей близостью? Поиски ответа меня увлекают в глубь
моего прошлого, в довольно мрачную шахту, нередко тем не менее поставляющую
мне ценнейший материал. И оттуда я добываю, что лицо, лица вообще для меня
имеют самостоятельное значение. И раз лица похожи, должно быть сходство в
характере, а то и в судьбе.
У нас была красивая семья. Мне внушали, что я красив, хоть не помню,
чтобы так вот, впрямую. Но как-то вся атмосфера меня наводила на эту мысль.
Помню один случай: мне года три, у мамы с теткой ссора из-за того, как
она (мама) меня причесывает. Тетка, тетя Дина, заявляет, что давно пора
срезать мои локоны. Мама ни в какую. Тетя Дина-женщина решительная, с
властными замашками. Она меня ведет к парикмахеру и велит постричь по
последней моде: это называлось "Бастер Браун". Локоны она собирает в
конвертик и преподносит маме. Как мама плакала! Привожу этот эпизод, не
только чтоб показать, до какой степени в моих глазах раздувалась роль моей
внешности, но и потому, что всю свою юность его вспоминал еще и в другой
связи.
В ящике стола в гостиной, где хранились семейные фотографии, меня с
самого раннего детства привлекал один набросок. Карандашный набросок
дедушки, маминого отца, незадолго до смерти. Подбородок уперт в увядший
кулак, жидкая серно-желтая бороденка, стоячий взгляд и одежда как саван. С
этим наброском я вырос. Но как-то раз, лет в четырнадцать, я случайно
вытащил его вместе с конвертом, где сберегались мои локоны. И пока я
разглядывал деда, вдруг меня стукнуло, что этот череп когда-то вберет меня,
локоны, Бастера Брауна - все. А уж попозже я пришел к мысли (не к беглой
догадке - к твердой уверенности), что этот портрет-доказательство моей
смертности. Костяк деда, костяки его предшественников мне даны взаймы,
временно меня держат. Предшественники - еще ладно, но от деда не
отвертеться. Годами он будет от меня по кусочку оттяпывать, пока собственные
мои кулаки не съежатся и не сделается стоячим взгляд. Грустная, но не
страшная мысль. И она умеряла мое тщеславие.
Дело тогда обстояло, правда, немного сложней, не в одном тщеславии было
дело. Все свое достояние я видел тогда в лице. Подарок от предков, оно мне
казалось и средством связи с миром, возможностью о себе заявить миру.
Рассуждал я об этом, конечно, про себя, втихомолку.
Но мало этого, сознавая преимущества своей внешности, я относился к ней
с подозрением. Мысль о смертности, я уже объяснял, сделала свою работу,
подточила тщеславие. Подозрение работало в том же русле. Я думал: "Что-то
тут не так". То есть ждал подвоха. И тут произошел этот случай.
В университете у меня завелся друг, Вилли Харша, немец. Я ходил в дом,
перезнакомился с сестрой, братишкой, с матерью. Но все не заставал отца, у
которого был магазин на другом конце города. И вот как-то в воскресенье
утром он был дома, и Вилли меня представил. Такой оказался смуглый,
темноволосый, симпатичный толстяк.
- Значит, вот он какой, твой Джозеф, - сказал он, пожимая мне руку. -
Er ist schon (Он красивый), - бросил он жене.
- Mephisto war auch schon (Мефистофель тоже был красивый), - ответила
миссис Харша.
Мефисто? Мефистофель! Я понял. Я оторопел. Мистер Харша догадался,
наверно, что до меня дошел смысл того, что сказала жена, и послал ей