"Сол Беллоу. Между небом и землей" - читать интересную книгу автора

клетку с живой крысой и двух дерущихся алкоголиков - один потом уходил,
роняя с окровавленной головы густые капли, как первые блямбы тяжелого
летнего ливня, красным зигзагом метя тротуар.

6 января
Абт прислал свою статью о правительстве территорий. Он, конечно, ждет
хвалебного отзыва, придется из себя что-то выжимать. Ему надо, чтоб я
заявил, что никто, кроме него, не способен написать такую статью.
Предположим, я бы ему попытался объяснить
все, что о нем думаю. Он бы ответил сухо: "Неясно, о чем ты толкуешь".
Его манера - чего он не желает знать, того не существует.
Я ни у кого не встречал такой самоуверенности. С ранних лет он
обнаружил, что он острей и способней всех нас и заткнет за пояс любого.
Решил, что может достичь вершин, за что бы ни взялся. На первом курсе мы с
ним жили в одной комнате. Весь год он из кожи лез, чтоб не отступить от
своих достижений во всех областях - в музыке, в политике, специальности. Для
меня было вредно это соседство, я вечно тушевался. К нему бегали
консультироваться с других курсов. Никто не обладал такой информацией. Он
читал иностранные политические издания, о которых мы и не слыхивали,
стенограммы партийных съездов, серые ротаторные листы международных
конференций во Франции, в Испании. До чего тонко он умел спорить. До чего с
ним носились преподаватели. Его побаивались, кое-кто предпочитал с ним на
людях не связываться. Вечерами он играл на рояле. Идя на ужин, я застревал
рядом с ним в музыкальном салоне и чуть не час слушал. Он взрослел, не теряя
зря времени, не делая обычных проб и ляпов. Железная хватка. В ту зиму он
был Лениным, Моцартом, Локком - в одном лице. Но быть всеми тремя не хватило
сил. Весной он сорвался. Пришлось выбирать одно. Разумеется, то, что он
выбрал, не могло не быть самым важным. Как же иначе? Он бросил митинги, игру
на рояле, как мусор вымел партийные отчеты и решил сделаться политическим
философом. Предпринял всеобщую чистку. Убрал все лишнее. "Анти-Дюринг" и
"Критика Готской программы" ушли в глубь книжных полок, а впереди вместо них
воцарились Локк и Бентам. Жребий был брошен, и он сосредоточенно устремился
к величию. Естественно, до образцов своих он не долез. Он, конечно, не
объявлял в открытую, мол, лопну, а стану вторым Локком, но бился, потел,
изводился не в силах признать, что кишка тонка.
Он упрямый. Как когда-то, например, не мог заставить себя честно
сказать, что не читал книги или статьи, о которой его спрашивали, так и
сейчас не признавал, что план его провалился. Не дай бог поймать его даже на
мелочи. Он терзается, если переврет дату, фамилию, спутает форму
иностранного глагола. Он непогрешим - вот в чем штука. Если его
предупредишь, что у него под ногами расщелина, он скажет: "Да ты что? Тебе
почудилось", а когда уж ее не заметить нельзя, скажет: "Ага! Видишь?", будто
первый ее заметил. Конечно, мы страдаем безудержной жадностью. Такая она
драгоценная, наша жизнь, как бы ее по-дурацки не растратить. Хотя лучше,
наверно, назвать это Ощущением Судьбы. Да при чем тут жадность. Почему,
между прочим, не использовать отпущенное до тысячной дольки? Одно дело знать
себе цену, и другое-вздувать ее до безумия. А наши планы, идеи? Вот уж
опасная штука. Они нас изводят, как паразиты, сжирают, выпивают,
отшвыривают. АН нет, нам подавай этих паразитов, будто несожранными и
невыпитыми мы буквально жить не в состоянии.