"Сол Беллоу. Планета мистера Сэммлера" - читать интересную книгу автора

улице.
Он действительно не понимал своего возраста и точки жизни, к которой
приближался. Об этом можно судить по его походке. На улице он был
стремительно легок, быстр и неосторожен, старческие прядки задорно
топорщились на его затылке. Пересекая улицу, он поднимал свой складной
зонтик, чтобы указать автобусам, автомобилям и быстрым грузовикам, куда он
намеревается свернуть. Они вполне могли переехать его, но он не способен
был избавиться от этой повадки шагающего слепца.
С карманным вором он проявил ту же неосторожность. Он знал, что вор
работает в автобусе, идущем по Риверсайд-драйв. Он видел, как тот
опорожнял кошельки, и сообщил об этом в полицию. В полиции не очень
заинтересовались этим сообщением. Мистер Сэммлер почувствовал себя дураком
из-за того, что сразу же побежал к телефонной будке на Риверсайд-драйв.
Телефон, конечно, был разбит вдребезги. Почти все телефоны-автоматы были
разбиты, изувечены. Кроме того, их использовали как писсуары. Нью-Йорк
становился хуже, чем Неаполь или Салоники. В этом смысле он превращался в
азиатский, африканский город. Даже богатые кварталы не были безопасны.
Словно ты открывал инкрустированную дверь прямо в деградацию, из роскоши
византийской сверхцивилизации попадая прямиком в естественное состояние, в
цветной варварский мир, врывающийся снизу. Впрочем, варварство обитало по
обе стороны инкрустированной двери. В вопросах секса, например. Все дело,
как мистер Сэммлер начал теперь понимать, сводилось к захвату привилегий,
к свободе варварства под защитой всех порядков цивилизации - права на
собственность, рафинированной технологической организации и всего прочего.
Да, по-видимому, это так.
Мистер Сэммлер молол кофе в квадратной коробке, зажатой между тощих
колен, проворачивая рычажок против часовой стрелки. В будничных действиях
он проявлял специфически педантичную сознательность. В Польше, Франции,
Англии молодые джентльмены его времени не имели никакого представления о
кухне. Теперь он делал вещи, которые когда-то делали за него горничные и
кухарки. Он делал их с покорностью священника. Признание социального
падения. Историческое крушение. Перерождение общества. В этом не было
личного унижения. Эти идеи он изжил еще в Польше во время войны -
полностью изжил весь этот бред, особенно идиотскую боль из-за потерянных
классовых привилегий. Настолько, насколько позволял ему единственный
зрячий глаз, он делал все сам: штопал себе носки, пришивал пуговицы,
чистил раковину, проветривал зимние вещи весной и брызгал на них жидкостью
от моли. Конечно, все это могли делать женщины - его дочь Шула или
племянница (по жене) Марго Эркин, в чьей квартире он жил. Они делали для
него кое-что, когда вспоминали об этом. Иногда они делали даже многое, но
ненадежно, бессистемно. Ежедневный быт он взял на себя. Это даже
составляло часть его молодости - молодости, сохраняемой с некоторой
судорожностью. Сэммлер хорошо знал эту судорожность. Что могло быть
забавнее ее. У старух, носивших пестрые колготки, у старых женолюбов
Сэммлер подмечал эти судороги, этот трепет радости, что и они подчиняются
полновластному молодежному стилю. Власть есть власть - правители, короли,
боги. И конечно, никто не умеет уйти вовремя. Никто не способен, сохраняя
достоинство, принять смерть.
Он поднял над колбой маленький ящик мельницы с коричневым порошком.
Красная спираль раскалялась все яростнее - белее, добела. Витки ярились.