"Генрих Белль. Чем кончилась одна командировка" - читать интересную книгу автора

произведениям беспредметной живописи. Председательствующий любезно, даже
дружелюбно обратился к защитнику с вопросом, намерен ли он требовать
дальнейшей экспертизы, дабы отец и сын Грули, совершившие столь непостижимое
преступление, еще могли надеяться на признание их невменяемыми. После
краткого совещания со своими подзащитными - все трое говорили шепотом -
адвокат учтиво отклонил предложение председательствующего.

В стыдливой своей раздраженности (ведь и он знал обвиняемого Груля еще
мальчишкой и всегда чувствовал к нему симпатию, а месяца за три или четыре
до преступления даже пригласил его для реставрации великолепного ампирного
комода, доставшегося ему после долгих споров из-за наследства с кузиной
Лизбет, сестрой Агнес Халь. К тому же Штольфус считал себя вроде как
должником Груля, ибо при расчете, зная, что тот с головы до ног засыпан
исполнительными листами, сунул ему в карман довольно умеренный гонорар),
итак, в стыдливой своей раздраженности д-р Штольфус позабыл объявить перерыв
в положенное время и около 13.00 велел еще вызвать свидетеля Эрвина Хорна,
старшину столярного цеха.
Хорн, пожилой господин, опрятно и благоприлично одетый, седовласый и
краснощекий, имел вид столь жизнерадостный, что отлично мог бы сойти за
отставного прелата. Возраст, сказал он, семьдесят два года,
местожительство - Бирглар, обвиняемого, ходившего к нему в учение, он знает
вот уже тридцать пять лет, ему, Хорну, даже довелось быть в экзаменационной
комиссии, когда Груль "с отличными отметками" сдавал экзамен на подмастерье.
Когда Грулю пришла пора сдавать на мастера, он, Хорн, по политическим
причинам уже не был членом комиссии. Хорн хоть и не производил впечатления
бодрячка, но поражал своим юношеским запалом и показания давал звонким, даже
веселым голосом. Груль, говорил он, был смирным пареньком, смирным он
остался и в зрелом возрасте, у них были общие политические симпатии, а во
время войны, когда эти "паршивцы" оказывали на него "сильнейшее
экономическое давление", Груль всемерно его поддерживал. Привез ему из
Франции масла, сала, яиц и табаку, а жена Груля, Лизхен, постоянно его
снабжала молоком и картошкой, короче говоря, Груль не скрывал от людей своей
приверженности к нему, но политически активным так никогда и не сделался.
Хорн не скупился на похвалы и ремесленным способностям Груля: он принадлежит
к вымирающей расе краснодеревщиков, таких, как он, теперь днем с огнем не
сыщешь. Хорн не отказал себе в удовольствии заметить, что на протяжении
последних сорока пяти лет немецкой истории столяры не раз подымались до
высших государственных постов, а один так даже возглавил государство[13].
Когда председательствующий спросил, кого он имеет в виду, ведь Эберт,
насколько ему известно, был шорником[14], а Гитлер маляром, Хорн смутился и
попытался прибегнуть к грамматической увертке, он-де сказал "возглавил", а
не "возглавлял", вообще же он не имел намерения оскорблять профессию маляра,
но Гитлер даже с малярной кистью толком не управлялся, а следовательно, ни
один маляр его своим не признает, а уж столяром Гитлера даже и не
вообразишь. Тут его прервал прокурор: прежде чем предоставить свидетелю
возможность продолжать свои славословия и прежде чем ему удастся с помощью
какой-нибудь новой исторической арабески затушевать свое только что
сделанное чудовищное заявление, он, прокурор, считает необходимым со всей
решительностью заявить протест против того, чтобы здесь "в зале немецкого
суда беспрепятственно говорилось о советской зоне как о государстве",