"Генрих Белль. Vive la France!" - читать интересную книгу автора

девичьем лице.
И хотя он не любил ни Иветту, ни лейтенанта, его, дрожащего от холода у
ворот, охватила жгучая ревность, жуткое чувство полной потерянности, оно
заглушило даже ненависть
От чуткого, напряженного вслушивания усталость почти улетучилась, и он
пошел направо, вниз по деревенской улице. Так как видимость была всего
несколько шагов, то казалось, что ночь отступает перед ним; с каждым шагом
он словно подходил все ближе к той темной, черной стене, в которую упирался
его взгляд; он воспринимал это как некую жестокую игру, ведь расстояние все
никак не сокращалось. И благодаря этой игре деревня, это бедное убогое
селение с двадцатью тремя домами, фабрикой и двумя грязными дворцами, стала
безграничной, часовому она теперь представлялась бесконечно длинной, но
наконец он уперся в железную решетку, огораживавшую школьный двор. Из кухни
доносился запах пресного перестоялого супа. Перегнувшись через низкую
решетку на каменном цоколе, он позвал, тихо, но отчетливо:
- Эй, Вилли!
Со стороны кухни раздались шаги и за оградой появились неясные
очертания мужской фигуры.
- Здесь! - крикнул часовой, - я здесь!
Вилли с заспанным лицом приблизился к ограде, прошел вдоль нее и через
ворота вышел на улицу.
- Который час?
Вилли медленно, обстоятельно задрал рубашку, нащупал пальцами часы,
вытащил их из кармашка и поднес к глазам:
- Десять минут третьего.
- Не может этого быть, посмотри, идут ли они, нет, нет, не может быть.
Голос часового опасно дрожал, затаив дыхание, он напряженно следил, как
Вилли поднес часы к уху, встряхнул их и опять взглянул на циферблат.
- Идут, я же знаю, мои часы всегда в порядке. - Голос его звучал
равнодушно. Часовой стоял молча. У него было застывшее, замкнутое лицо,
суровое и страдальческое.
- Да помолчи ты, - сказал Вилли, хотя часовой не проронил ни слова, -
ты прямо как маленький, два часа есть два часа, и ничего тут не попишешь.
Часовой стоял как соляной столб. Десять минут! - думал он вновь и
вновь, и эта единственная мысль молоточком стучала в его мозгу. Десять
минут, двенадцать раз по десять минут, сто двадцать раз по минуте!
- Знаешь, - продолжал Вилли довольным голосом, - я вот всегда думаю о
доме, и время быстрее проходит, а когда-нибудь война кончится, мы вернемся
по домам, снимем форму, поцелуем наших жен, пойдем на работу, мы исполнили
свой долг, понимаешь, и мы...
- Заткнись!
Они враждебно смотрели друг на друга, не видя в сущности ничего, кроме
светлого расплывчатого пятна под черной тенью каски, и все-таки они
отчетливо видели лица друг друга, они воссоздали их по звуку голоса, по тому
напряжению, что разлито в воздухе. Вилли видел узкое, темное, горькое лицо с
потухшими глазами, затененное печалью - лицо часового; а тот видел
добродушное лицо, отчасти притворно-приветливое, отчасти обиженное и
все-таки настороженное - лицо Вилли.
- Дай мне сигарету, - хрипло попросил часовой.
- О, за тобой, значит, уже будет три сигареты! Знаешь, можно провернуть