"Генрих Белль. Хлеб ранних лет" - читать интересную книгу автора

Я представил себе, как бы мы жили с ней; всегда она смотрела бы на
меня, как смотрят на ручную гранату, переделанную в пепельницу и
поставленную на рояль; по воскресеньям, после кофе, в нее стряхивают пепел,
а по понедельникам чистят, и каждый раз у того, кто ее чистит, возникает все
то же щекочущее чувство, потому что столь опасный некогда предмет выполняет
теперь такие безобидные функции; а вдобавок ко всему шутник, сделавший
пепельницу, весьма хитроумно использовал запасной шнур: когда нажимаешь
кнопку, прикрепленную к шнуру, - она выглядит так же, как белые фарфоровые
кнопки у ночников, - невидимая батарейка накаляет докрасна несколько
проволочек, с тем чтобы можно было зажечь сигарету, - вот в каких мирных
целях используется этот предмет, прежде столь немирный; девятьсот девяносто
девять раз можно безнаказанно нажимать кнопку, но никто не знает, что в
тысячный раз в движение приходит скрытый механизм и остроумная игрушка
взрывается. Ничего страшного произойти не может; несколько осколков
разлетятся во все стороны; но они не ранят человека в самое сердце, он
испугается и будет впредь осторожней.
С Уллой тоже не произойдет ничего страшного: в самое сердце это ее не
поразит, но все остальное, кроме сердца, будет ранено. Она начнет говорить,
без конца говорить, и я заранее знал, что она скажет, она будет по-своему
права, она захочет быть правой--это доставит ей даже некоторое торжество, а
я всегда ненавидел людей, которые оказываются правыми и, доказав свою
правоту, торжествуют. Эти люди всегда казались мне похожими на тех
подписчиков, которые не заметили нападок на высшие власти, напечатанных в их
газете петитом, и, когда в одно прекрасное утро газета перестает выходить,
они возмущаются самым неприличным образом, хотя им вместо того, чтобы
проглядывать заголовки, следовало бы более внимательно читать напечатанное
мелким шрифтом, так же как держателям страховых полисов.
Только после того, как из поля моего зрения исчезла дверь, я снова
вспомнил, что жду Хедвиг. Двери я больше не видел - ее закрыла большая
темно-красная машина, хорошо знакомая мне: на ней было написано кремовыми
буквами "Санитарная служба Виквебера", - и я перешел через улицу, потому
что мне необходимо было опять увидеть дверь. Я шел медленно, словно под
водой, и вздыхал, как, вероятно, вздыхал бы человек, прошедший под водой
через леса водорослей и скопление ракушек, мимо удивленных рыб, с трудом
взобравшийся на крутой берег, как на отвесную гору, и испуганный тем, что
вместо тяжести водяной толщи вдруг ощутил невесомость воздуха, который мы
почти не чувствуем.
Я обошел вокруг грузовой машины, и когда снова увидел дверь, то понял,
что Хедвиг не сойдет вниз; она лежала там наверху на своей постели, сплошь
покрытая невидимой пылью, которую высверливала из пустоты секундная стрелка.
Я был рад, что она отослала меня, когда я пришел с цветами; она сразу
поняла, что я хотел с ней сделать, - и этому я был тоже рад, но боялся того
мгновения, когда она больше не отошлет меня, мгновения, которое рано или
поздно наступит в этот самый день, в этот самый понедельник.
Я потерял всякий интерес к парадной двери, и мне стало казаться, что я
веду себя глупо, почти так же глупо, как в те дни, когда я целовал фартук
хозяйки. Я подошел к своей машине, открыл ее, вынул пачку сигарет, лежавшую
в правом боковом ящичке, под книжкой бланков для учета километров и рабочих
часов, закурил сигарету, закрыл машину - и так и не решил, что мне делать
дальше: подняться наверх, в комнату Хедвиг, или поехать на Кур-бельштрассе к