"Генрих Белль. Остановка в Х." - читать интересную книгу автора

рядом с ранцем того парня и в сгущающихся сумерках отправился шататься по
улицам незнакомого городка. Со всех сторон на меня наступала серая,
темно-серая мгла, и лишь в кругах тусклых фонарей лица прохожих казались
живыми. И я снова где-то пил вино, на этот раз лучшее, чем то, с тоской
глядел на серьезное лицо женщины за стойкой, вдыхал какой-то уксусно-едкий
запах, просачивавшийся из кухни, а потом, заплатив деньги, опять нырнул в
темные улицы.
"Эта жизнь, - думал я тогда, - не моя жизнь. Я должен играть эту жизнь
как роль, и я ее играю бездарно". Стало уже совсем темно, ласковое небо
висело над летним городом. Где-то шла война, невидимая и неслышная здесь,
на тихих улочках с приземистыми домами, которые спали рядом с невысокими
деревьями; где-то в этой полной тишине таилась война. Я был совершенно
один в маленьком городке, люди вокруг не имели ко мне никакого отношения,
эти крошечные деревца, наверное, вынули из коробки с игрушками и наклеили
на ровные серые тротуары, а над всем низко парило небо, словно бесшумный
воздушный корабль, который вот-вот рухнет на землю...
Вдруг под деревом я увидел лицо - оно, казалось, неярко светилось
изнутри. Печальные глаза под копной легких волос, должно быть каштановых,
хотя в ночи они выглядели серыми; бледная кожа, детский рот, должно быть
красный, хотя в ночи и он выглядел серым.
- Пошли, - сказал я.
Я схватил ее за руку, это была человеческая рука; моя ладонь коснулась
ее ладони, наши пальцы нашли друг друга и сплелись, пока мы брели в этом
незнакомом городе, по незнакомой улице.
- Не зажигай света, - сказал я, когда мы оказались в комнате, в которой
я теперь плыл, потерянный в кромешной тьме.
В темноте я ощутил прикосновение мокрых от слез щек, сорвался и полетел
в бездну, полетел так, как летишь с головокружительно крутой лестницы,
мягкой, бархатной лестницы. Я падал все глубже и глубже, и все новые
бездны разверзались подо мной...
Моя память сообщила мне, что все это было и что теперь я лежу на этой
подушке, в этой комнате, рядом с ней, хотя и не слышу ее дыхания: она спит
тихо, как ребенок. Господи, неужели я теперь только мозг?
Иногда темный поток, круживший меня, казалось, затихал, и тогда во мне
вспыхивала надежда, что я проснусь, вновь почувствую свои ноги, вновь буду
слышать и различать запахи, а не только думать; но стоило этой робкой
надежде чуть возрасти и окрепнуть, как она снова начинала понемногу
убывать, ибо черная вода опять принималась бурлить и, подхватив мое
беспомощное тело, опять несла его вне времени и пространства, в омут
полной потерянности.
Моя память сообщила мне также, что ночь имеет свои пределы, что ее
неизбежно сменит день. Она сообщила мне, что я могу пить, целовать,
плакать и даже молиться, но ведь молиться нельзя одним мозгом. Я знал, что
уже проснулся, что лежу в постели венгерской девчонки, на ее мягкой
подушке, в очень темную ночь; все это я знал и все же был уверен, что
мертв...
Это напоминало рассвет, когда развидняется медленно, так несказанно
медленно, что за ним нельзя уследить; сперва думаешь, что ты ошибся: стоя
темной ночью в окопе, трудно поверить, что нежная светлая полоска где-то
за невидимым горизонтом и есть забрезжившее утро; думаешь, что ты ошибся,