"Генрих Белль. Самовольная отлучка (Авт.сб. "Самовольная отлучка")" - читать интересную книгу автора

вина, если обстоятельства сложились так, что детали, с помощью которых я
пытаюсь изобразить любовь и невинность, вынуждают меня писать об известных
учреждениях, установлениях и порождениях; это вина судьбы, на которую
каждый может роптать, сколько, его душе угодно. Разве я виноват, что пишу
по-немецки, что в погребе немецкого казарменного сообщества его
предводитель обругал меня "жидом" и что в задней комнате нищей румынской
лавчонки красивая еврейка подарила мне поцелуй только потому, что я немец?
Родись я в Баллахулише, я писал бы самыми черными чернилами или самым
мягким карандашом на самой белой бумаге о любви и о невинности в
совершенно ином стиле и с иными деталями. Я воспел бы собак, лошадей и
ослов, воспел бы милых дев, которых целовал после танцев у изгороди,
обещая то, что собирался исполнить, но потом не исполнил, - повести их под
венец. Рассказал бы о лугах и болотах, о ветре, который воет в торфяных
ямах, о ветре, заливающем темные торфяные ямы водой, о воде, которая
вздымается так, как вздымалась черная шерстяная юбка девы, той самой, что
хотела утопиться, ибо юноша, целовавший ее и обещавший назвать своей
женой, стал священником и покинул родные края. Я бы исписывал страницу за
страницей, чтобы воздать хвалу собакам из Дингуолла; эти умные и верные
животные - чистокровные, как все ублюдки, - уже давно заслужили памятник
хотя бы на бумаге. Но от себя не уйдешь, и я снова чиню карандаш - не для
того, чтобы нарочно сообщить нечто безрадостное, а для того, чтобы
сообщить, как все было... И мы волей-неволей, вздохнув, возвращаемся в
Кельн, на улицу, которую можно обнаружить западнее Перленграбена, в трех
минутах ходьбы от трамвайной остановки, если эту улицу вообще можно
обнаружить. О нет, земля ее не поглотила! Ее смелО, стерло с лица земли, и
чтобы в альбоме "Раскрась сам" эта страница не осталась совершенно пустой
и, таким образом, не возникло бы путаницы, я сообщу несколько мелких
примет этой улицы: табачная лавка, меховой магазин, школа и много-много
светло-желтых домов, домов почти такого же цвета, какие я видел в Пльзене,
но не таких высоких. Рекомендую дотошным и одаренным читателям нарисовать
три экскаватора: на одном из них будет болтаться меховой магазин, на
втором - табачная лавка, на третьем - школа, а в качестве эпиграфа для
этой страницы я предлагаю слова: "Труд дает свободу".
Одно плохо: никто не будет знать, где надо прибить мемориальную доску,
если в один прекрасный день люди решат, что Ангел был святым. Я вполне
отдаю себе отчет, что не являюсь представителем церковной конгрегации и
без помощи "адвокатов дьявола" не могу ставить вопрос о причислении к лику
святых, но поскольку мое вероисповедание неясно, надеюсь, никого не
оскорбит, если я протащу лишнего святого в какую-либо религию, к которой,
по всей вероятности, не принадлежу. Как и все в моей повести, это будет
непредумышленно. Конечно, тот факт, что Ангел был, можно сказать, моим
сватом, а также моим шурином, заставит людей недоброжелательных
воскликнуть: "Ага!" Но раз графа "вероисповедание" все равно остается в
альбоме незаполненной, я, по-моему, могу позволить себе некоторую
вольность: ведь с Ангелом я как-никак провел целых две недели; почуяв его
святость, люди, возможно, перестанут чуять в этой повести запах
экскрементов. Вижу, вижу, мне ничего не позволят, подозревая злые умыслы,
но я оставлю все как есть, ведь терпимость (как говорят) не является
богословской категорией. А потом отец мой еще жив и уже давно перестал
ходить попеременно в разные церкви; он в них вообще не ходит и свои бланки