"Юрек Бекер. Боксер " - читать интересную книгу автора

записал мою историю, а я говорю, что ты ошибаешься. Это вовсе не моя
история. В лучшем случае это нечто принимаемое тобой за мою историю.
- Что значит - в лучшем случае? - спрашиваю я.
Он в ответ:
- Да не делай ты такое обиженное лицо, я ж тебя ни в чем не упрекаю, я
с самого начала знал, что этим все кончится.
Арон принимает вид человека, спихнувшего тягостную обязанность, он
встает, засунув руки в карманы, подходит к окну и глядит на каштан, который
растет так близко от окна, что его ветки заслоняют весь вид и затемняют
комнату. Спустя несколько секунд Арон добавляет:
- А по-другому и быть не могло.
- Ты мне лучше скажи, что ты знал с самого начала? - спрашиваю я.
- То, что я тебе рассказываю, - это одно, а то, что ты пишешь, - это
другое. Могу повторить: я ни в чем тебя не упрекаю, я понимаю, что тут есть
некий механизм, перед которым ты бессилен.
- Ах, значит, ты это понимаешь?
- Но может, ты заранее решил довольствоваться тем, что от меня
услышишь.
Логическая задача, которая не требует ответа, один из его риторических
экивоков, и мое вполне естественное "нет" ему бы только помешало. В награду
за мою сдержанность он становится словоохотливее.
Ну конечно же я ничего заранее не решал, конечно же я поставил себе
совершенно другую цель. Я просто хотел облагородить свой рассказ,
приготовить его для печати, использовать как материал для романа. У меня с
самого начала были собственные представления о такого рода историях, и я
действовал строго в соответствии с ними. Я брал бы то, что мне годится, а
все остальное просто вежливо выслушивал. И даже то, что я взял бы, станет
выглядеть иначе, не один к одному. Почему? А потому, что мы неизменно даем
всему толкование, - он без всякой связи говорит "мы", и это сбивает меня с
толку. Потому, что мы ощущаем в себе проклятую потребность обнаружить за
всем этим нечто скрытое. Потому, что любой, самый безобидный предмет
вызывает у нас подозрение, будто на деле он служит лишь прикрытием для Бог
весть чего. "Вот-вот", - говорит Арон, затем опять садится и в ответ на мой
очередной вопросительный взгляд говорит, что он-де все это прекрасно
сознавал с самого начала и однако же согласился отвечать по причинам чисто
эгоистическим. И чтоб я не думал, что речь здесь шла только обо мне. Уж не
считаю ли я его милосердным самаритянином, который хотел оказать мне
любезность продолжительностью в два года? Спору нет, наши разговоры имели
значение и для него тоже; он и сам был рад, что наконец-то пришел человек,
готовый его выслушать. Тот, кто вечно предается размышлениям, но никогда не
выражает свои мысли вслух, может просто задохнуться, утверждает Арон. Он так
много рассказал мне о себе, что и сам порой удивлялся, в каком количестве
ситуаций ему довелось играть роль. У него даже возникал вопрос: неужели все
это происходило с ним? И он мысленно втолковывал себе: разумеется, с ним,
разумеется, это был он, кто же еще? А со временем, когда мало-помалу было
рассказано все самое значительное, у него стало чуть легче на душе, и он не
видит надобности скрывать это от меня. На самом деле не он оказывал
любезность мне, а я ему, у него заметно уменьшились головные боли, остается
только надеяться, что они не перешли ко мне.
- Здорово, - говорю я, когда он дает мне короткую передышку, - можно