"Эрве Базен. Масло в огонь" - читать интересную книгу автора

самой они нужны? К счастью, я с ног валилась от усталости. И она, прогнав
все, закутала меня в ночную рубашку и погрузила в сон.

* * *

Проснулась я в десять. Мама трясла меня за плечо.
- Ну и поспала же ты. Не слыхала даже, как я встала.
Главное, я не слышала, когда она скользнула под одеяло и легла рядом со
мной. Хотя на второй подушке и лежала смятая пижама, ибо молодящаяся моя
матушка носила пижамы, - ложилась ли она вообще? Я глядела на нее с глухим
раздражением. Но ее взгляд был спокоен, голос тоже.
- Пожар был ночью, - говорила она, чистя мою одежду. - Твой отец еще не
вернулся. Ох, Селина, это ж надо так отделать юбку! Десять лет тебе, что ли?
Это в ней говорит хозяйственная женщина - возмущение проформы ради. Она
не стала настаивать, расспрашивать, где побывали мои чулки, брошенные под
кровать. Казалось, она ни о чем не догадывается. Рука ее обвилась вокруг
моей шеи, и впервые ее поцелуй был мне тягостен. Слишком пухлые, слишком
горячие губы. И отчего на ее лице появилось это выражение кроткой усталости,
нежной расслабленности? И почему она так сильно надушена?
- Поворачивайся скорее, Селина. Нам на рынок надо идти. Возьмешь пять
кило песку у Канделя для айвового желе. А я куплю остальное. Ну, живо!
Кстати, я принесла тебе со свадьбы кучу всякого-всего!
И через пять минут мы под руку вышли на улицу. Стоило только
посмотреть, как мы обе зеваем, сразу становилось ясно, что и та, и другая
совсем не выспались. Шагали мы молча. Мама - "вся в себе". Я - тоже. Я
думала о папе, о мосье Оме. Где они так задержались? В конце улицы Франшиз
мама меня оставила.
- Ну, ступай, - сказала она, сунув мне в руку тысячефранковую бумажку.

* * *

Я шла через площадь. На ней было черным-черно от народу, как и должно
быть в четверг, в базарный день. Но - этого и следовало ожидать - люди не
толклись, как обычно, не раздавалось то тут, то там "идет, по рукам", не
слышно было приглушенных ругательств, грубого смеха или криков, зазывающих
покупателей. Наоборот, на сей раз толпа была тихой, молчаливой, что в
деревне всегда дурной знак, - люди сбивались в тесные группки и, скорбно
опустив глаза, сурово разрубая рукой воздух, обсуждали что-то вполголоса. Ну
прямо как во время выборов. Да и не просто выборов! Только выборы в
законодательные органы способны вызывать такое волнение, будить дремлющую
злобу, придавать лицам такое выражение, удерживая людей на площади, побуждая
их без конца толковать и перетолковывать. Протискиваясь между группами, я
только и слышала что о пожаре. И в каких выражениях!
- Если только схватим этого негодяя, - говорил землемер своей
свояченице, мадам Дагут, - разделаемся с ним без всякой жалости! Прибить
его, и все тут!
- Битьисе! Битьисе! - повторял его племянник Жюль - идиот, по прозвищу
Простачок Сопелька, у которого под носом всегда висела капля, рот был
растянут в улыбке - от уха до уха, - а у ног на веревке скакала
отвратительная, глупая собака - полуспаниель, полудворняга, - отзывавшаяся