"Борис Барышников. Большой охотничий сезон (Искатель, N 6 1985) " - читать интересную книгу автора

большим голубым венцом.
Шурх-шурх-шурх-шурх... - разбрызгивает олень сверкающий снег.
- Ходи, ходи, - подсказывает ему Кильтырой. - Поспешай, дружок. Я те
ягелю потом сам с-под насту надергаю, вкусного, сочного, я те глазки чаем
вымою, и копытца залечу, и шерстку расчешу железным гребнем, и на всю зиму
волю и роздых дам. Поспешай, дружок, поспешай. Достать их нам надо. Это ить
надо ж звери! А еще русскими называются. Какие ж оне русские? Русские,
однако, нам, эвенкам, свет подарили, електричество, дома теплые, доктора да
лекарства Дети все выкормлены, выучены... Помирать не хочется. А то ить
раньше как? Старик ежели - так и помереть торопится. А я вот не тороплюсь.
Жизть-то какая: спутники летают, внуки здоровы, тайга наша. Наша... Ну что
ж... Чай, ненадолго уж. К утру все ж нагоню. Поспешай, дружок, поспешай...
Бердан промашки не даст. Бой верный. Патроны сухие. Ить бешеных зверей даже
изводить велят. А оне и есть бешеные. Скоко, однако, людям худа навели и
навести норовят. Бешеные и есть. Убить надо. Спасибо скажут старику...
Кильтырой затормозил учуга, слез, поприседал. Посмотрел на луну, на
сдвинувшиеся по кругу созвездия. Подождал отставшую Пульку и, когда
выровнялось дыхание животных, тронулся дальше, взяв гористее.
Они не преодолели и версты, как Кильтырой вновь, второй раз за эту
зиму, ощутил толчок смутной тревоги. Остановился. Огляделся, вслушался,
сдернув шапку, понюхал воздух. Те же тишина, переплет черностволья и белый,
в синеву, чистый искрящийся наст, не тронутый ни зверем, ни птицей, ни
ветром. Пульпа тоже вслед за хозяином, но более выдержанно нюхала воздух,
выхватывая запахи дергающейся пуговкой носа. Но и она ничего не вынюхала и
солидарно крутнула хвостом. Поблазнилось?.. Нет, чутье подводило его редко.
Так что же ждало на этот раз? Кильтырой взял ружье под мышку и легко тронул
повод. Тофаларец, удивленный спокойным посылом, повернул голову.
- Ходи! Тихо ходи! - подтвердил хозяин.
Кильтырой ехал, свернув шапку так, чтобы уши оставались свободными, и,
хотя пощипывал мороз, он терпел, продолжая вслушиваться в тайгу. Один раз
ему показалось, что он уловил далекий звук, воспринимаемый отсюда как шорох
или шипение. Но то могла быть и лавина, сошедшая в далеком ущелье, и вода,
забившая под напором через проломленный ею лед на быстринном кривуне, и
что-нибудь еще. Почему же так забеспокоилось сердце?
Луна высветила впереди, левее, след тяжелых нарт. Они! Завертелась,
завизжала Пулька. И учуг прибавил ход.
Нет, дружки, мы не станем-ка торопиться. Станем-ка медленно нагонять. А
заметим издаля костер, привяжем вас, чтоб, не волновать ни упряжных, ни
Кайрана, и пойдем крадучись. А потом поползем. Ближе, ближе. С взведенным
уже курком...
Ждал, конечно, Кильтырой этого часа, когда выйдет он на желанный след.
Так вот потому и сердце затосковало - раньше глаз увидало... И все же что-то
не то. Оно ведь затосковало, встревожилось, а не зарадовалось... Но что это
там, впереди? Чьи это другие следы захлестнули, смяли тропу и пошли по ней,
и справа, и слева, широкой, чем-то знакомой бороздой?
Волки!
Их, значит, ход и слышал он давеча.
Кильтырой со стоном заскрипел зубами. Его опередили! Та самая стая, с
которой раз уже его разминула судьба. Она ведь тоже ждала своей ночи и
своего следа. И дождалась! И пошла вдогон. На махах.