"Доналд Бартелми. Возвращайтесь, доктор Калигари" - читать интересную книгу автора

повернулся на экране, посмотрел ему прямо в глаза и произнес: Ты хороший
человек. Хороший, замечательный, добрый. Блумсбери тут же вскочил и помчался
прочь из кино, и наслаждение пело в его сердце. Но тот случай, сколь бы
дорог он ему ни был, никоим образом сейчас не помогал. А воспоминание о нем,
трижды незабвенное, не удержало друзей семьи от того, чтобы загнать машину
под дерево и лупить Блумсбери по лицу, сначала бутылкой из-под бренди, а
потом и монтировкой, до тех пор, пока сокровенное чувство наконец не
проявило себя в виде соли из его глаз и темной крови из его ушей, а изо
рта - в виде самых разных слов.

Большой эфир 1938 года

Приобретя в обмен на старый дом, принадлежавший им, ему и ей, радио, а
вернее сказать - радио-станцию, Блумсбери теперь мог крутить
"Звездно-полосатый стяг", коим всегда неумеренно восхищался по причине его
завершенности, так часто, как ему бывало угодно. "Стяг" означал для него,
что завершается все. Следовательно, он крутил его каждоденно, 60 раз между 6
и 10 утра, 120 раз между полуднем и 7 вечера, а также всю ночь напролет,
кроме, как иногда бывало, того времени, когда говорил сам.
Радиобеседы Блумсбери подразделялись на два вида, называемых "первый
вид" и "второй вид". Первый состоял в вычленении на особую заметку из всех
прочих какого-то особого слова в английском языке и повторении его
монотонным голосом вплоть до пятнадцати минут, они же - четверть часа.
Слово, таким образом вычлененное, могло быть любым, к примеру - слово
"темнеменее". "Темнеменее, - произносил Блумсбери в микрофон, - темнеменее,
темнеменее, темнеменее, темнеменее, темнеменее, темнеменее, темнеменее".
После такого выхода под софиты общественного освидетельствования слово
зачастую выявляло в себе новые качества, незаподозренные свойства, хоть в
намерения Блумсбери это отнюдь не входило. А намерением его, если возможно
приписать ему таковое, было просто-напросто выпустить что-нибудь "в эфир".
Второй вид радиобеседы, предоставляемой Блумсбери, был коммерческим
объявлением.
Объявления Блумсбери были, вероятно, не слишком схожи с прочими
объявлениями, транслируемыми в тот период другими дикторами радио. Расхожи
они были главным образом в том, что адресовались не массе людей, а,
разумеется, ей, той, с кем он жил в доме, которого не стало (выменян на
радио). Зачастую Блумсбери начинал что-то в таком вот духе:
- Что ж, старушка, - (начинал он), - поехали, я говорю в эту трубку, ты
лежишь на спине, вероятнее всего, слушаешь, я в этом не сомневаюсь. Шикарно,
что ты на меня настроилась. Я помню тот раз, когда ты пошла гулять босиком,
что за вечер! На тебе были, как я припоминаю, твои сизые шелка, шляпа с
цветами, и ты пробиралась по бульвару изысканно, что твоя настоящая лэди. На
земле валялись каштаны, я полагаю; ты жаловалась, что они у тебя под
ногами - будто камни. Я опустился на четвереньки и пополз перед тобой,
ладонью сметая каштаны в канаву. Что за вечер! Ты сказала, что я нелеп, и
джентльмен, шедший навстречу, - помню, в желтых гетрах с желтыми
башмаками, - улыбнулся. Дама, его сопровождавшая, потянулась, дабы потрепать
меня по голове, но джентльмен схватил ее за руку и не дал, а колени у меня
на брюках порвались о выбоину в мостовой.
После ты угостила меня замороженной малиной, попросила принести