"Дональд Бартельми. Critique de la vie quotidienne" - читать интересную книгу автора

соблазн послать все это к свиньям, и свой дом замечательный, и остальное, а
вечер провести в борделе, там, по крайней мере, к тебе проявят внимание, и
никто не станнет выклянчивать лошадку, и не придется прыгать через отбивные,
плаваюнщие на полу в лужах sauce diable. Да, опять незадача, суешь руку в
карнман, и оказывается, у тебя всего три доллара, даже за вход заплатить не
хватит, а по карточке там счет не выписывают, так что идея отправиться в
бордель летит к чертям. Вот так и приходится смириться, а жаль, ведь не
заиграет шаловливый румянец на скукоженной щеке, и отмеряешь для коктейнля
свой сверхлимитный виски безо льда, который ты кое-как заменил, плесннув в
бокал холодной воды, и возвращаешься в комнату, именующуюся жилой, и
думаешь: ну и ладно, поживу тут еще какое-то время, не стану бунтовать
против обстоятельств, ведь много есть таких, кому еще намного хуже моего
достается, те, кому неудачно сделали трепанацию черепа, и девушки, котонрых
не позвали на сексуальную революцию, и священники, которые все еще в
облачении. И вообще, сейчас всего семь тридцать.
Как-то в отеле, где мы с Вандой проводили выходные, нам досталась ужас
до чего узкая кровать, а тут еще в нее залез мальчишка.
Мы ему говорим: "Уж если ты хочешь к нам в постель, хоть и без тебя
тесно, ложись в ногах". А он: "Не хочу, - говорит, - спать между вашими
ногами". - "Что тут такого? - спрашиваем. - Ноги не кусаются же". - "Вы ими
дрыгаете, - отвечает мальчишка, - как ночь, так вы сразу дрыгать нонгами". -
"Ну вот что, - говорим мы, - или ты будешь спать в ногах, или на полу.
Выбирай". - "А почему мне нельзя на подушке, как все? " - "Потонму что ты
маленький", - объясняем мы, и ребенок наш захныкал и сдался, понял, что спор
исчерпан, вынесен вердикт, так что никакие аргументы больше не будут
приниматься во внимание. Только от своего он все-таки не отступил, взял да
написал нам на постель, как раз в ногах. "Черт бы тебя подрал! -
откомментировал я, не подыскав ничего более подходящего по этому случаю. -
Ты что же с постелью сделал, паршивец? " - "Не мог больше терпеть, -
оправдывается он. - Само прыснуло". - "Ой, а я клеенку дома забыла", -
вздыхает Ванда. Ну я и говорю тогда: "Провалились бы вы все! Будет
когда-нибудь конец этой семейной жизни"?
И обращаюсь к мальчишке, а он мне отвечает, и дело-то ну полная
чепунха, а напряг у нас такой, что слон не выдержит.
"Иди лицо вымой, - говорю. - Чумазый, смотреть противно". - "Ничего не
чумазый", - мальчишка говорит. "Нет, - говорю, - чумазый. И для твоенго
сведения, грязь к человеку пристает в девяти местах, хочешь назову в каких".
- "Это из-за теста, - объясняет он. - Мы из теста маски лепили, как с
мертвых снимают". - "Из-за теста! - всплеснул я руками, содрогнувншись при
одной мысли, сколько они извели муки и воды, да еще, конечно, и бумаги на
такое прелестное развлечение. - Посмертные маски! - все не мог я
успокоиться. - Да что ты знаешь про смерть? " И слышу от мальчишки: "Смерть
означает конец мира для личности, которую смерть постигла. Глаза ничего
больше не видят, - говорит, - и значит, мир кончился". Ведь вернно. Тут не
поспоришь. И я предпочел вернуться к главному делу. "Отец венлит тебе вымыть
лицо", - сказал я, говоря о себе не впрямую, а отвлеченнно, потому что это
придавало мне больше уверенности. "Знаю, - отвечает он, - ты всегда так
говоришь". - "А где они, твои маски? " - "Сохнут, - говорит мальчишка, - на
теплораторе" (это он так радиатор называет). Ну, пошел я к этому радиатору,
посмотрел. Так и есть, четыре крохотные маснки. Одна - моего сына, остальные