"Дональд Бартельми. Critique de la vie quotidienne" - читать интересную книгу автора- его друзей, и все улыбающиеся. "Тебя кто научил их делать? " - спрашиваю,
а он мне: "В школе научили". Я про себя обругал эту школу на чем свет. Поинтересовался: "И что ты с ними собираешься делать? " - надо же показать, что его затеи мне небезразличнны. "Может, по стенам развесим? " - предложил мальчишка. "Ладно, развенсим, а почему нет? " Он говорит - а вид хитрющий такой: "В напоминанье, что все помрем". Тут я его спрашиваю, зачем все маски улыбаются: "Это нарочно так сделано? " Хмыкнул только да губы скривил, этакая ухмылочка, прямо мороз по коже. "Я же тебя спрашиваю, зачем ухмыляются? " - от этой их ухмылки у меня страх в сердце, а там и без того страха хватает. "Сам поймешь", - говорит ребенок и грязным своим пальцем тычет прямо в маски, проверяет, высохли или нет. "Сам пойму? - воскликнул я. - Это что еще такое - сам пойму? " - "Ага, и пожалеешь", - отвечает и смотрит на себя в зеркало, тоже с жалостью. Только я его опередил, я уже жалеть начал. "Что значит пожалеешь? - заорал я. - Да я всю жизнь только и жалею! " - "И есть с чего", - говорит он, а выражение у него уже не жалости, мудрое у него на лице выражение. Боюсь признаться, дальше имело место физичеснкое насилие над мальчишкой. Не буду про это, мне стыдно. "У тебя в запасе семь лет", - говорю я Ванде. "Какие еще семь лет? " - спрашивает она. "Те семь лет, на которые ты меня переживешь, согласно статистике. И это будут полностью твои годы, можешь с ними делать все что захочется. За все эти семь лет, обещаю, ты не услышишь от меня ни слова критики, ни упрека". - "Дожить бы поскорее", - говорит. Помню, какая Ванда утром. Я утром "Таймс" читаю, а она проходит сзади и уже со вздохами, хоть полминуты не прошло как поднялась. Ночью я пил, и моя враждебность вырывалась из своего укрытия, словно призрак, которонму смотрел, что она, бывало, забудет через три поля перескочить и поснтавить дамку. Помню, как я чинил мальчишке велосипед. Удостоился похвал у семейного очага. Какой я добрый, вот таким и должен быть отец. Велосипед был дешенвенький, за 29. 95 или что-то в этом роде, и седло на нем болталось, манмаша как-то является из парка в ярости, дескать, ребенок страдает, а все из-за того, что я палец о палец не желаю ударить, ну насчет седла. "Данвай сюда, - говорю, - сейчас сделаем". Пошел в магазинчик, купил кусок трубы полтора дюйма на два, подложил под седло, чтобы не съезжало вниз. Потом шурупами прикрепил гибкую металлическую скобу дюймов восемь длиной от сиденья к раме. Теперь седло и в стороны не уходило. Просто чудеса находчивости. В тот вечер все со мною были такие обходительные, любящие такие. Ребенок девять моих стаканчиков притащил, умничка такой, поставил на столик у кресла и своей игрушечной рейкой выровнял, так что получинлась прямая - не придерешься. "Спасибо, - говорю, - спасибо". И мы все улыбаемся друг другу, все улыбаемся, как будто вздумали соревноваться, у кого улыбка продержится дольше. Я к ребенку в интернат однажды наведался. Папаш туда пускают по оченреди, один папаша каждый день. Сидел на стульчике, вокруг дети бегают, занимаются спортом. Принесли мне какой-то маленький пирожок. А потом совсем крохотуля со мной рядом уселась. Говорит, у нее папа живет в Ангнлии. Она к нему ездила, у него по всей квартире ползают тараканы. И мне захотелось взять ее к себе домой. После того как мы разъехались, пережив то, что называют состоянием |
|
|