"Джон Барт. Химера" - читать интересную книгу автора

Кампус, университетский быт, лишь смутно отдававшийся на страницах
предыдущей книги, вновь набирает тут силу и выходит на первый план. Здесь,
пожалуй, пора наконец обратиться к самому письму, дискурсу Джона Барта.
Выясняется, что, несмотря на изобилие мастерски, профессионально
используемых жаргонизмов, арготизмов, грецизмо-латинизмов, просто словечек и
т. п., несмотря на замечательную чересполосицу стилей, языков, дискурсов,
голосов, повествователей и т.д., каждый язык, дискурс, идиостиль как бы
объярлычен: вот кампус, вот арабщина, вот греческое, вот мифология и т. д.
Базисное же, фоновое ("белое") письмо между тем всюду крайне
литературно-научибельное письмо, пресловутое creative writing, блестящее
письмо университетского отличника, причем это его свойство остается
абсолютно постоянным - от первых же опусов до череды зрелых
постмодернистских творений, сплошь и рядом в спиральном раскручивании
повторяющих на новом уровне старые ходы и идеи писателя (выделим из них еще
двух "толстяков" - "Приливные сказания" (1987) и "Последнее плавание Имярек
моряка" (1991). Критика (университетская, неуниверситетская так не
называется) встречает каждое его творение дружным хором похвал - и есть за
что! Его баснословная изобретательность, интеллект, трудолюбие - вот уж ни
дня без строчки, даже по пятницам (своим университетским выходным) он
написал весьма интересную и остроумную книгу эссеистики, которую так и
назвал - "Пятничная книга", - искренность, верность своим принципам - все
это не может не восхищать. Щедро возвращает его искусство и свой долг
университетской культуре, грандиозному, если не одиозному архипелагу на
культурной карте США, являя собой благоприятнейшую тему для всевозможных
курсовиков, дипломов, диссертаций и т. п. Но, например, в другой среде,
среди молодых американских писателей, в свою очередь ищущих путей обновления
ежели не общества, то прозы, отношение к нему в первую очередь скептическое,
а уж потом уважительное. Куда большим уважением здесь пользуются, не говоря
о модном Пинчоне, далекие от раскладов литературного истеблишмента Уильям
Гэсс или Роберт Кувер.
Как мне представляется, дело тут в том, что противопоставление Европы и
Америки - см. выше, - в случае Барта лучше всего видное по разнице между ним
и его любимым Беккетом, приняло форму противопоставления конечного и
бесконечного; в то время как авангардная европейская - а также и
американская - литература пытается через неимоверно тяжкий опыт взять
окружающую человека бесконечность на абордаж своими - конечными -
средствами, свернувшийся в замкнутом мирке кампуса Барт воспринимает
конечность как данность. Идея кампуса, замкнутой внутренней территории,
просто не допускает идеи бесконечности, как допускает только прямые (пусть
даже поломанные) - или их двойняшек, круги, спирали - линейное шкалирование
университетской жизни. Что ни говори, кампус не мир, Барт - отнюдь не отрок,
глядящий в ночи эстампы, его спираль - средство исчерпать безграничность
пространства, свести его к конечному, излюбленные им приливно-отливные
метафоры ограничивают, зацикливают безбрежность океана, рассказываемые им
истории сложнейшим меандром покрывают заданную, естественно, не поверхность,
а область.
И поскольку все попытки объять бесконечное тщетны, нам остается, в
восхищении той невинностью, с которой он вбирает в себя опыт самых
искушенных, снять шляпу перед этим современным Дон Кихотом, столь долго
блюдущим, противопоставляя жизни стратегию, свою неискушенность,