"Джулиан Барнс. Краткая история парикмахерского дела" - читать интересную книгу автора

задней стороны шеи, тычки в глаза и в нос метелкой-мухобойкой для
стряхивания волосков.
От всего этого он каждый раз внутри судорожно сжимался. Но было тут и
что-то другое, более тайное, ползучее и подспудное. Он подозревал, что тут
много грубятины. То, чего ты не понимаешь или тебе рано пока понимать,
обычно на поверку оказывается грубятиной. Взять, например, столб. Очевидная
грубятина. В той, прежней парикмахерской это была просто старая деревяшка,
по которой змеилась цветная раскраска. А тут у них столб электрический и
крутится не переставая. Это, подумал он, гораздо грубее. Потом, тут целый
ящик журналов. Он был уверен, что некоторые из них грубые. Все может
оказаться грубятиной, если ты захочешь; эту великую истину жизни он открыл
совсем недавно. Не то чтобы он возражал, совсем нет. Грегори нравилась
грубятина.
Не поворачивая головы, он смотрел в соседнее зеркало на пенсионера,
который сидел через кресло от него. Он без умолку болтал громким, как у всех
стариканов, голосом. Склоненный над ним парикмахер подстригал ему брови
маленькими, закругленными с концов ножничками. От бровей перешел к ноздрям;
от ноздрей к ушам. Обрезал торчавшую из всех дыр могучую поросль. Гадко до
невозможности. Под конец принялся пудрить сзади стариковскую шею. Это,
интересно, еще зачем?
А его пыточных дел мастер тем временем взялся за машинку. Этого Грегори
тоже не любил. Иногда они пользовались ручными машинками, похожими на
открывалки для консервов: скрип-треск-скрип-треск в обход верхушки твоего
черепа, пока не откроются мозги. Но у этого была машинка-жужжалка, что еще
хуже, потому что тебя может от нее убить током. Такой исход представлялся
ему сотни раз. Парикмахер жужжит себе бездумно, при этом ненавидит тебя за
то, что ты мальчик, отхватывает кус от твоего уха, кровь заливает машинку,
короткое замыкание - и ты убит на месте. Подобных случаев наверняка уже было
множество. А парикмахеры всегда остаются живы, потому что носят ботинки на
каучуковой подошве.
В школе они плавали голышом. Мистер Лофтхаус надевал плавки мешочком с
завязочками, чтобы они не заглядывались на его болт. Раздевшись, мальчики
шли под душ, который полагался им из-за вшей, фурункулов и всякого такого, а
Вуду вдобавок из-за запаха; потом прыгали в бассейн. С бортика можно было
взмыть высоко в воздух и шлепнуться в воду, ударившись о нее яйцами. Это
была грубятина, поэтому лучше, чтобы учитель не видел. От воды яйца
стягивались туже и пипка начинала торчать сильней, а потом они вытирались
полотенцами и смотрели друг на друга, как он в парикмахерское зеркало, -
искоса, словно бы не смотря. В классе все были одного возраста, но у
некоторых там ничего еще не росло, никаких волос; у других, как у Грегори,
поверху шла как бы волосяная гряда, но яйца были еще голые; а у двоих - у
Хопкинсона и Шапиро - были уже настоящие мужские заросли и цвет более
темный, коричневатый, как у отца, когда он тайком подглядел за ним в мужской
уборной. У Грегори, по крайней мере, были волосы, в отличие от Бристоу,
Холла и Вуда. Но как Хопкинсон и Шапиро ухитрились так быстро? У всех были
еще пипки, а у Хопкинсона и Шапиро - уже болты.
Ему хотелось по-маленькому. Но нельзя было. И лучше было об этом не
думать. Он вполне мог продержаться до прихода домой. Крестоносцы сражались с
сарацинами и освободили Святую Землю от власти язычников. А крестоносцы, они
что, были безъязыкие, сэр? Одна из фирменных шуточек Вуда. Поверх доспехов у