"Джулиан Барнс. Love etc" - читать интересную книгу автора

существует такой художник. Он заплатил за нее 6000 фунтов и очевидно
полагал, что реставрация и анализ - дополнительные инвестиции, которые
помогут его первоначальному капиталу вырасти в десятки или сотни тысяч
фунтов. Ему не понравилось, когда ему сказали, что в результате он получил
очищенную, хорошо отреставрированную картину, стоящую по-прежнему 6000
фунтов, если найдутся охотники столько за нее выложить.
Джиллиан очень прямой человек. И у нее наметан глаз на подделки. Как на
людей, так и на живопись. И тогда, и сейчас.

Оливер: А вот это забавно. Я отвез своих маленьких законных наследниц
и
приемниц в закусочную по соседству, чтобы подкрепить силы. Там славные
маленькие гусята лакомятся пока большой Га-га-га кормит их разговорами как
поп-корном. Дома все выглядело так, словно лары и пенаты" вовсю успели там
порезвиться, и со страстью, присущей художнику творить из хаоса порядок, я
свалил посуду в раковину и только задумался над тем не взяться ли снова за
сборник неопубликованных рассказов Салтыкова-Щедрина или помастурбировать
часок-другой (не надо завидовать, просто дразнюсь), как дребезжащее урчание
телефона вернуло меня к тому, что философы называют нелепым словом - внешний
мир. Кто бы это мог быть - какая-то голливудская шишка, движимая
неотложностью моего сценария в сумрак беззвестности - медлительный лори
Малибу или миниатюрный африканский потто" с берегов озера Эдуарда"? Или, что
более вероятно, моя дражайшая moglie", меркантильно звонящая, чтобы грозно
напомнить о том, что моющее средство скоро - скоро как понятие растяжимое -
закончится. Но реальность оказалась - и в этом отношении философы минувших
тысячелетий оказывались пугающе правы - не совсем такой, как я ее себе
представлял.
"Привет. Это Стюарт", - произнес довольно самодовольный голос.
"Рад за вас", - ответил я со всей горечью утренней меланхолии. (Сумерки
почему-то всегда сгущаются утром, не находите? У меня есть даже теория на
этот счет, послушайте. Неизменный распорядок дня, включающий рассвет, утро,
день, сумерки, ночь, представляет собой столь чертовски очевидную парадигму
человеческой жизни от рождения и до смерти, что если с приближением
войлочных сумерек, несущих ввергающую в забвение ночь на фалдах фрака,
вполне извинительно переживать возвышенную печаль от осознания хрупкости
человеческого существования и неизбежности, черт побери, кончины, что если в
полдень это все еще уместно, как эхо полуденной пушки, отдающей в ушах
колокольным звоном, то tristesse утренних хлопьев, или йогуртовое отчаянье
очевидно противоречат, если не являются оскорблением, метафоре. На подобное
противоречие черный пес скалится сильнее утром, ирония булькает как
бешенство в собственной слюне).
"Оливер", - повторил голос, явно устрашенный моим отпором, - "Это
Стюарт".
"Стюарт", - сказал я, и тут же почувствовал, что надо потянуть время:
"Извини, мне послышалось СтюАрт".
Он ничего не ответил на это. "Ну как дела?" - спросил он.
"Дела", - ответил я, - "в зависимости от принятой точки зрения, либо
великая иллюзия, либо единственно возможное положение вещей".
"Все тот же старина Оливер", - восхищенно гоготнул он.
"А вот это положение, - парировал я - как психологически, так и