"Оноре де Бальзак. Луи Ламбер" - читать интересную книгу автора

имели такое же свойство, как и взгляд: то неподвижность, то изменчивость.
Голос его то становился нежным, как голос женщины, которая нечаянно
призналась в любви, то затрудненным, ломким, запинающимся, если можно
выразить этими словами необычные оттенки. Что же касается его силы, то часто
он уставал от самой легкой игры и казался слабым, почти калекой. Но в первые
дни его жизни в коллеже, когда один из наших матадоров посмеялся над этой
болезненной хрупкостью, делавшей его неспособным к бурным упражнениям,
бывшим тогда в ходу в нашем коллеже, Ламбер схватил двумя руками конец
одного из наших столов, состоявшего из двенадцати пюпитров, расположенных в
два ряда, двумя скатами, оперся туловищем на учительскую кафедру, придержал
стол ногами, поставив их на нижние перекладины, и сказал:
- Пусть десять человек одновременно попробуют его сдвинуть!
Я присутствовал при этом и могу засвидетельствовать фантастическое
доказательство силы Ламбера: вырвать стол из его рук оказалось невозможно.
Ламбер обладал способностью в некоторые мгновения концентрировать в себе
необыкновенное могущество, собирать все силы и направлять их на одну
какую-нибудь цель. Но дети, так же, впрочем, как и взрослые, привыкли судить
по первым впечатлениям; они наблюдали за Луи только в первые дни после его
приезда: он совершенно не оправдал предсказаний г-жи де Сталь и не совершил
ни одного из тех чудес, какие мы от него ждали. После первого испытательного
триместра Луи стал считаться самым обыкновенным учеником. Только мне одному
дано было проникнуть в эту высокую душу, и почему бы мне не назвать ее даже
божественной? Что может быть ближе к богу, чем сердце гениального ребенка?
Благодаря общности вкусов и мыслей мы сделались друзьями и "фезанами". Наше
братское единение было таким глубоким, что товарищи соединили наши имена. Их
перестали произносить по отдельности, чтобы позвать одного из нас, нам
кричали: "Поэт и Пифагор!" Имена других учеников тоже произносились вместе,
как одно. Таким образом, я был в течение двух лет другом по школе бедного
Луи Ламбера, и моя жизнь была в то время настолько тесно соединена с его
жизнью, что для меня оказалось возможным написать историю его духовного
развития.
Долгое время я не понимал поэзии и богатства, скрытых в сердце и в
мозгу моего товарища. Мне надо было дожить до тридцати лет, чтобы наблюдения
мои созрели и отстоялись, чтобы луч живого света осветил их заново, чтобы я
понял значение явлений, неопытным свидетелем которых я был; я наслаждался
ими, не объясняя себе ни их величия, ни механизма, я даже забыл некоторые из
них и запомнил только самые яркие; но теперь моя память привела все в
порядок, и я постиг тайны этого плодовитого ума, вспоминая о пленительных
днях нашей юной дружбы. Только время дало мне возможность проникнуть в смысл
событий и фактов, которыми богата эта никому не известная жизнь, подобная
жизни многих других людей, потерянных для науки. Эта история важна только
для выражения и оценки вещей чисто нравственного порядка, а если она полна
анахронизмов, то, быть может, это не повредит ее своеобразному интересу.
В течение первых месяцев жизни в Вандоме Луи заболел такой болезнью,
симптомы которой были незаметны для взора наших воспитателей, однако эта
болезнь неизбежно должна была мешать проявлению его больших способностей.
Привыкнув к свежему воздуху, к тому, что его образование пополнялось от
случая к случаю, независимо от чьей-либо воли, окруженный нежной заботой
обожавшего его старика, привыкнув думать под открытым небом, он с трудом
осваивался с жизнью в четырех стенах комнаты, где восемьдесят молодых людей