"Оноре де Бальзак. Второй силуэт женщины" - читать интересную книгу автора

сама. У вас, сударь, одна из лучших вышивок, которые когда-либо нами
выполнялись". До этого последнего луча, осветившего мне всю картину, я все
еще верил во что-то, я придавал еще значение женскому слову. Я вышел из
мастерской другим человеком. Веру в наслаждение я сохранил, но веру в любовь
утратил. Я стал атеистом, как математик. Два месяца спустя я сидел около
моей божественной возлюбленной, в ее будуаре, на ее диване, держал ее руку в
своей руке, - а ручки у нее были прелестные, - и мы взбирались на альпийские
вершины чувств, срывая самые дивные цветы, обрывая лепестки ромашек (всегда
бывают минуты, когда обрываешь лепестки ромашек, даже если находишься в
салоне и никаких ромашек нет). В минуту самой глубокой нежности, когда
сильнее всего любишь, сознание бренности любви так остро, что непреодолимо
хочется спросить: "Любишь ли ты меня? Всегда ли будешь любить?" Я
воспользовался этим элегическим моментом, таким сладостным, таким
опьяняющим, чтобы заставить ее искусно лгать мне, говорить на
очаровательном, поэтическом языке влюбленных. Шарлотта расточала сокровища
своих лживых фантазий: она не может жить без меня, я для нее - единственный
на свете, она боится надоесть мне, ибо в моем присутствии теряет разум,
возле меня все ее способности воплощаются в любовь. К тому же она слишком
нежно любит меня, а это внушает ей страх. Полгода она придумывала, как бы
привязать меня к себе навеки, но эта тайна известна только Богу. Одним
словом, я был ее божеством.
Женщины, слушая повествование де Марсе, казалось, были обижены, что он
так хорошо их изображает, - он сопровождал рассказ ужимками, качал головой,
жеманничал, создавая полную иллюзию женских повадок.
- Я уже готов был поверить этой очаровательной лжи, но, продолжая
держать ее влажную ручку в своей руке, спросил: "А когда ты выходишь замуж
за герцога?" Удар был так метко направлен, мой взгляд так смело встретил ее
взгляд, а рука ее так безмятежно покоилась в моей, что, как ни легко было ее
содрогание, скрыть его совсем было невозможно. Она не вынесла моего взгляда,
легкий румянец окрасил ее щеки.
- За герцога? Что вы хотите сказать этим? - спросила она, притворяясь
глубоко изумленной.
- Мне все известно, - продолжал я, - и, по-моему, вам не следует больше
медлить: он богат, он герцог, он более чем набожен, - он верующий. И я
вполне убежден, что благодаря его щепетильности вы оставались мне верны. Вы
и не представляете себе, как для вас важно, чтобы он согрешил перед самим
собой и перед богом, - ведь в противном случае вы ничего не добьетесь от
него.
- Что это - сон? - воскликнула она, проводя рукой по волосам, -
знаменитый жест Малибран[18], но она опередила Малибран на пятнадцать лет.
- Полно, не ребячься, мой ангел, - сказал я и хотел взять ее за руки,
но она с видом недотроги гневно спрятала их за спиной. - Выходите за него
замуж, я разрешаю вам, - продолжал я, ответив церемонным вы на ее жест. -
Больше того, я настаиваю на этом.
- Но, - воскликнула она, падая передо мной на колени, - это какое-то
ужасное недоразумение. Я люблю только тебя, проси у меня каких хочешь
доказательств.
- Встаньте, дорогая, и окажите мне честь - будьте правдивой.
- Хорошо, как перед богом.
- Сомневаетесь вы в моей любви?